«Верю, что и на этот раз Вавилонская башня будет разрушена!»

- Владыка, расскажите, пожалуйста, о Вашем пути к вере. Были ли в Вашей жизни особые промыслительные события, через которые Господь открывал Вам Свою волю?

- Я родился и вырос в Абхазии, но много времени проводил и в России, где у меня было много родственников. И именно с Россией связано мое активное, сознательное воцерковление. Поначалу оно происходило благодаря моей бабушке, а потом я уже самостоятельно встал на тот путь, который привел меня к Православию. Мой первый московский храм, "Всех скорбящих радость", куда я стал ходить уже вполне осознанно и регулярно, располагался на Большой Ордынке. Я пришел туда по приглашению одного своего знакомого, чтобы послушать знаменитый хор под управлением Николая Алексеевича Матвеева, который исполнял Литургию Чайковского и Всенощную Рахманинова (в советские времена это было ярким событием в культурной жизни Москвы). Настоятелем храма был поистине удивительный человек - архиепископ Киприан (Зернов). В этом храме он служил с самого его открытия - после войны - и вплоть до своей кончины в начале 80-х годов. Владыка Киприан был замечательным проповедником: его проповеди были очень живыми и интересными и всегда производили на меня огромное впечатление.

Если говорить об особых промыслительных моментах в моей жизни, то один из них связан именно с этим храмом. В нем было несколько святынь, и среди них особое место занимала чудотворная икона Божией Матери "Всех скорбящих радость". (Интересно отметить, что благодаря этой святыне в народе и утвердилось то название храма, которое он носит по сей день, хотя его главный престол был освящен в честь Преображения Господня). Кроме того, здесь хранилась старинная чудотворная икона Преподобного Варлаама Хутынского и редкая икона Св. Мученика Лонгина-Сотника, попавшая сюда из одного из храмов, закрытых после революции. По сложившемуся здесь благочестивому обычаю, владыка Киприан во время богослужения на Отпусте всегда поминал среди прочих святых и мученика Лонгина-Сотника, добавляя интересное уточнение: "иже бе при Кресте Господнем". И для меня, тогда еще малоцерковного человека, плохо ориентирующегося в христианских реалиях и богослужебном уставе, имя Лонгина-Сотника было уже хорошо знакомо. Поэтому, когда через несколько лет во время монашеского пострига наместник Троице-Сергиевой Лавры произнес: "брат наш, монах Лонгин, постригает власы главы своея...", - то я, разумеется, не мог не сопоставить эти моменты, которые мгновенно обрели особую взаимосвязь друг с другом, свидетельствуя о явственном действии Промысла Божия.

- Ваше Преосвященство, поскольку Вы выросли в Абхазии, и провели несколько лет в Болгарии, то Вам, несомненно, знакомы те специфические особенности церковной жизни, на которые неминуемо накладывают отпечаток те или иные национальные традиции. Насколько явно Вы ощущали различия в формах исповедания веры этих православных народов? Насколько вообще силен национальный элемент в религии?

- После окончания Московской Духовной Семинарии меня направили в Болгарию для продолжения богословского образования. Это оказалось возможным благодаря тому, что я закончил обучение в Семинарии как раз в годовщину празднования 1000-летия Крещения Руси. Это событие было отмечено небывалым взлетом интереса к Церкви. Впервые за годы советской власти было решено отправить заграницу сразу десять выпускников Семинарии для продолжения их обучения в духовных академиях стран так называемого "советского блока" - Чехословакии, Румынии, Болгарии, Польши и Югославии. Я попал в число этих выпускников: Господь благословил меня учиться в Болгарии - в Софийской Духовной Академии, где я провел 4 года. После падения советской власти в Болгарии в 1990 году был восстановлен прежний "статус кво" этого учебного заведения, который оно имело еще до советизации. Поэтому я вышел из него выпускником не Православной Духовной Академии, а уже Богословского факультета Софийского Государственного Университета.

Всех нас - бывших семинаристов, оказавшихся заграницей, - объединяли дружеские, теплые отношения. Мы часто ездили друг к другу в гости и каждому из нас представилась возможность побывать во всех этих странах и соприкоснуться с той практикой церковной жизни, которая сложилась в рамках разных национальных традиций, объединенных общностью Православной веры. Интересной особенностью нашего пребывания в этих странах было и то, что оно совпало с переломным периодом их истории - с падением советской власти. А это, разумеется, вносило свой "колорит" и в жизнь каждого из нас. Например, нынешний владыка Юстиниан и нынешний диакон Андрей Кураев, которые тогда были еще студентами и учились в Румынии, сполна испытали на себе все "прелести" революционного хаоса, сопутствующие государственному перевороту: беспорядки и бои на улицах, толпы демонстрантов и прочее. Те, кто учились в Чехословакии, столкнулись со многими лишениями, когда униаты захватили здание Прешовского Православного института, и его студенты были вынуждены ютиться в каких-то наспех оборудованных помещениях. Известие о свержении Тодора Живкова застало меня в Югославии, где я находился в паломничестве в монастыре Челия – месте последнего упокоения преподобного Иустина Поповича, ныне канонизированного сербской Церковью.

В Болгарии мне посчастливилось сблизиться с владыкой Нафанаилом (тогда он был викарием Святейшего Патриарха Максима). Опыт общения с ним был для меня поистине бесценным: мы часто ездили вместе по епархии, где я имел возможность наблюдать Православие во всей полноте его жизни на болгарской почве. Кроме того, благодаря владыке, который сам когда-то учился в Греции, я впервые попал на Афон. Таким образом, Господь дал мне возможность увидеть православный мир во всем его многообразии: я родился и вырос в Грузии, воцерковился в России, учился в Болгарии, неоднократно бывал в Румынии, Чехословакии, Греции - то есть в странах великих православных традиций.

Безусловно, существует множество национальных особенностей в традициях церковной жизни разных православных народов. Существуют различия и в богослужебной, в том числе - и литургической практике.

Однако, соприкасаясь с теми формами, в которых Православие существует у других народов, я всегда ощущал необыкновенную радость, даже своего рода духовное торжество. Молясь в храме, где служба совершалась на незнакомом языке, но при этом понимая каждый момент богослужения и полноценно участвуя в общей молитве, я всем своим существом ощущал, что где-то очень далеко, на моей родине, в каком-нибудь храме происходит то же самое! Это было совершенно особое переживание, дающее во всей полноте ощутить вселенский характер Православия. И я безмерно благодарен Господу за то, что Он дал мне эту возможность соприкоснуться с различными формами православного благочестия.

- Владыка, восстановление Подворья Троице-Сергиевой Лавры в Москве, которое легло на Ваши плечи, было сопряжено с неимоверными усилиями. Ныне это процветающий монастырь с многолюдным приходом, здесь ощущается особый молитвенный настрой, действует церковное издательство, вышивальная мастерская, паломническая служба... Расскажите, пожалуйста, с чего все это начиналось?

- Закончив обучение, я приехал из Болгарии в Троице-Сергиеву Лавру в июле 1992 года, а уже в декабре, когда повсеместно начали открываться храмы, в том числе и в Москве, речь зашла о восстановлении Лаврского Подворья. Это известное историческое место, в котором еще до революции располагалось Подворье Троице-Сергиевой Лавры. Когда я получил от Святейшего Патриарха это назначение и приехал в Москву, то все, что сегодня принадлежит подворью - храм, монастырская территория, служебные помещения, - тогда не просто находились в плачевном состоянии, но даже не были еще переданы Церкви. Поэтому долгое время я ходил по инстанциям, чтобы добиться выпуска постановления правительства Москвы о передаче этих зданий Церкви. Однако даже тогда, когда путем неимоверных усилий все-таки удалось получить официальное право на восстановление подворья, то оказалось, что это только начало всех трудностей и мытарств. Те люди и организации, которые тогда занимали и храм, и митрополичьи палаты, и остальные здания, продолжали свою привычную деятельность, никуда не собирались выезжать, а о моем существовании и назначении даже не знали. Единственное помещение, которое нам удалось занять, было крайне запущенной крошечной квартиркой в ветхом деревянном домике, прилегающем к территории храма. Там постелили линолеум, наспех покрасили стены, потом я отгородил занавеской маленький уголочек комнаты для алтаря и поставил там престол - с тем, чтобы можно было служить Литургию. Эта комната в 16 квадратных метров и стала началом церковной жизни нашего подворья. На Пасху 1993 года здесь была совершена первая Божественная Литургия. Тогда же мы совершили и Крестный ход вокруг храма, который был все еще занят московским симфоническим оркестром.

Постепенно мы добивались освобождения храма, помещений, где сейчас живет братия, и митрополичьих палат. В советские годы Подворье было разрушено, посреди его бывшей территории построили жилой дом, который до сих пор разделяет монастырь на две части (что очень неудобно, поскольку монахи вынуждены жить как бы на два дома, постоянно пересекая двор жилого здания, чтобы попасть в другие монастырские помещения). В течение десяти лет мало-помалу освобождались и реставрировались здания, собиралась братия. Тогда еще мало кто представлял себе, каким должно быть монастырское Подворье в городе Москве. Поскольку я бывал во многих православных монастырях и имел возможность наблюдать их жизнь изнутри, то у меня уже сложились определенные представления о монашестве.

Постепенно начала собираться братия, которая образовала небольшую монашескую общину. В основном она создавалась из прихожан нашего храма, которые становились послушниками, а впоследствии - и монахами подворья Троице-Сергиевой Лавры. В лучшие времена число насельников на Подворье доходило до 20 человек. Раньше мне казалось не совсем правильным назвать нашу монашескую общину монастырем: ну что это за монастырь с 20 насельниками? Я понимаю - Лавра, в которой их число доходит до 250-300 человек! Но сейчас, когда я стал епархиальным архиереем и увидел, что из себя представляет большинство монастырей на бескрайних просторах нашей страны, то мне стало ясно, что здесь был создан хороший и крепкий монастырь - с настоящим монастырским укладом. Безусловно, в этом сыграла свою роль близость Лавры и ее пример подлинного монашества, который всегда был для нас образцом для подражания. И - слава Богу! - на Подворье сложилась достойная монашеская жизнь и настоящее братство, которое подвизается не вдали от мирской суеты, а в самом центре столичной жизни - на Садовом кольце. Все, что сегодня происходит на Подворье - а это серьезная издательская деятельность, развитие всевозможных ремесел и послушаний, наконец, строгое исполнение богослужебного устава, - целиком заслуга братии. И я очень рад, что мой отъезд ничего не изменил в этом установившемся порядке монашеской жизни.

- Владыка, как Вы считаете, в чем состоит принципиальная разница монашеского призвания от служения белого духовенства?

- Это очень сложный вопрос: он одновременно имеет и не имеет ответа. Говорят, что у белого священника якобы больше свободы... Но в чем? В нарушении заповедей? Разве он имеет больше возможностей на своем пути к Богу? Другое дело, что путь священника включает в себя более широкий контекст нашей жизни, ее сиюминутных бытовых забот и семейных обязательств.

Монашество же - это стремление к христианству в чистом виде. В идеале, монах - это человек, который понимает, что исполнение Христовых заповедей в мирской жизни неизбежно связано с компромиссами. У кого-то мера уступки миру и его законам меньше, у кого-то больше, но у мирянина так или иначе всегда присутствует момент произвола в исполнении христианских заповедей. Тогда как суть монашества - это полный и безоговорочный отказ от каких бы то ни было уступок и компромиссов. Это служение, в котором принципиально не может быть никаких послаблений и скидок на те или иные сугубо мирские жизненные обстоятельства.

Когда говорят об отличиях монашеского призвания и служения белого священника, то имеют в виду, в первую очередь, различия в их образе жизни. Поскольку путь священника включает в себя и стезю семейной жизни, то его служение распространяется еще и на Малую Церковь. И то, что со времен Вселенских соборов Православие держится этого царского пути, - великое благо для нашей Церкви. Возможно, запрет католическим священникам вступать в брак, на первый взгляд, и имеет свои практические преимущества: католическому пастору легче отдавать всего себя без остатка служению Богу и Церкви, не отвлекаясь на житейскую суету. Однако призвание православного священства потому и несет в себе особую духовную глубину, что оно сопряжено с умением исполнять двойные обязательства перед Богом, вовсе не противоречащие друг другу, - пастырские и семейные.

Однако, по большому счету, цель любого монаха, священника, или же просто христианина - одна: это, как я уже говорил, исполнение Христовых заповедей. Средства и пути к достижению этого идеала могут отличаться друг от друга лишь формой христианской жизни, но никак не ее содержанием.

- Ваше Преосвященство, Вы говорите о монашеском призвании как об отказе от компромиссов мирской жизни. Когда мы представляем себе некую идеальную монашескую общину, уединившуюся вдали от мира - в пустыне, в лесу, в горах, - то в нашем воображении легко вырисовывается и подвиг монашеской аскезы, не допускающей никаких компромиссов в следовании за Христом. Но возможно ли такое монашеское подвижничество сегодня - в жестких условиях современного мира, в котором и монаху приходится "обивать пороги" чиновничьих кабинетов, вкладывать и добывать деньги, свободно ориентироваться в политике и экономике..?

- Если Вы имеете в виду жизнь Подворья, то, действительно, чего только не приходилось делать нашим монахам! Одни только походы по инстанциям чего стоят! Но надо сказать "спасибо" и нашим прихожанам, которые переложили на свои плечи большую часть этой непосильной работы и, не жалея сил, трудятся во имя процветания обители.

Что касается специфических особенностей современной жизни, в которую вовлечены и монашествующие, то я полагаю, что каждая эпоха накладывает свой отпечаток, как на существование монашества, так и на жизнь и служение Церкви в целом. С переменой эпохи меняются и внешние условия жизни монахов, появляются новые монашеские послушания, новые способы существования монастырей. В древности, на заре возникновения монашества, отшельникам тоже приходилось задумываться о хлебе насущном: они, например, плели из пальмовых листьев циновки или корзины и ходили из пустыни продавать их в близлежащий город, скажем, в Александрию. Поверьте, попасть монаху-пустыннику четвертого или пятого века на александрийский базар, который представлял из себя отнюдь не благочестивое зрелище, было настоящим духовным испытанием! И ничуть не меньшим, чем изнурительные хождения по инстанциям, выпадающие на долю нынешних монахов.

Безусловно, род монашеских занятий в наши дни изменился: мы не плетем корзины, а занимаемся, скажем, издательской деятельностью или шьем облачения. Однако - при всех этих меняющихся формах - смысл и призвание монашества должны оставаться неизменными. Я думаю, что перемены в условиях жизни не могут затронуть самую суть монашества, утвердившуюся с первых веков христианства. И никакие исторические условия и изменения жизненных укладов и обстоятельств не лишают монахов возможности исполнять свой обет с послушанием и молитвой.

- Владыка, восстановив и наладив монашескую жизнь Подворья Троице-Сергиевой Лавры, Вы вступили на новый путь служения Православной Церкви, когда стали архиереем Саратовской епархии. С какими трудностями Вы сталкиваетесь на этой стезе?

- Епархия, делами которой я занимаюсь, была, по ряду причин, в крайне запущенном состоянии. В силу исторически сложившихся обстоятельств, на ее территории очень мало православных храмов. Сегодня благодаря усилиям тех, кто участвует в деле восстановления православной жизни Саратовской епархии (а таких людей, слава Богу, нашлось немало), постепенно удается наладить работу по взаимодействию с молодежью, с местным здравоохранением, университетской профессурой.

Надо сказать, что вообще эти края – Саратов и прилегающими к нему земли - никогда не были благополучными в религиозном отношении. Когда-то именно здесь пышным цветом расцвела пугачовщина и охватила широкие слои местного населения; на этой земле нашли себе пристанище раскольники, которые осели здесь на долгие века. Достаточно сказать, что на территории Саратовской епархии находится Иргиз (с многочисленными Иргизскими монастырями) - этот раскольничий "Иерусалим", который был всероссийским центром старообрядцев на протяжении почти 200 лет. Кроме того, в более позднюю историческую эпоху именно на эту землю бежали штундисты - тогдашние протестанты Российской Империи. Когда я изучал исторические документы, связанные с сохранившимися православными храмами, разбросанными по деревням, то мне постоянно попадались и списки многочисленных раскольничьих общин, населявших те же деревни. В документе, где описывается состав жителей той или иной местности, могут встречаться такие, например, записи: белокриницкая старообрядческая община - 300 человек, беспоповцы - 500 человек, федосеевцы - 280 человек, окружники - столько-то, неокружники - столько-то... Иногда в пределах одной деревни могли соседствовать друг с другом до восьми-девяти раскольничьих общин, и каждый житель ходил в свою молельню. И православных людей на это количество старообрядцев приходилось не так уж много.

Поэтому, когда сегодня начинаешь задумываться о том, почему в храмах Саратовской епархии прихожан меньше, чем в центральной России, то понимаешь, что здесь на протяжении нескольких поколений люди не были приучены ходить в церковь.

Справедливости ради надо сказать, что потеря преемственности церковной традиции - это проблема современного поколения в целом. В 60-е, 70-е годы путь человека к воцерковлению был более естественным: несмотря на насаждающееся безбожие, он все же знал, что такое Церковь, пост, Исповедь, Причастие; вокруг него были люди, в памяти которых еще были живы православная традиция и церковные обычаи. Я уверен, что если бы в 70-е годы стали открываться храмы, то подавляющее большинство русских людей, особенно - старшего поколения, заполнило бы их до отказа. И придя в храм, они бы знали, что в нем делать, потому что - в массе своей - люди были церковно воспитаны (как малообразованные старушки, у которых, тем не менее, православные обычаи были "в крови", так и представители интеллигенции, получившие религиозное воспитание). Поэтому, например, послевоенное возрождение Церкви было именно возрождением: стоило государству ослабить беспощадное давление на Церковь, как люди тотчас же потянулись в храмы. Церковь была местом, куда возвращались. Сегодня же человек не возвращается в храм, а входит в него впервые. То поколение, в памяти которого еще были живы церковные традиции, уже ушло, а новое поколение вынуждено вновь изучать азы православной культуры. Кроме того, утратив преемственность Православия, сегодня люди приходят в храм уже не все вместе, а каждый по отдельности, - как правило, путем глубокой переоценки собственного бытия, через особые духовные переживания.

Так вот, если в центральной России эта ситуация наблюдается последние 20 лет, то в Саратовской епархии она длится на протяжении столетий. Такое положение вещей связано не только и не столько с советской идеологией, вытравлявшей из сознания людей всякое представление об их православных корнях, сколько с повсеместным распространением по всему Заволжью и вплоть до самого Казахстана раскола и сектантства, укоренившихся здесь на века. Причем, кризис старообрядчества способствовал вовсе не возвращению людей к Православной вере, а их дальнейшему духовному разложению, которое вылилось в возникновение множества "толков" старообрядчества. Получилось так, что старообрядчество увело людей из Церкви, предложив им взамен собственный формализированный жизненный уклад; а с разрушением этого уклада распалось и само старообрядчество, будучи в значительной мере чисто бытовой религией. В результате человек остался ни с чем, а поскольку, повторяю, связь с православной традицией уже давно утрачена, то обращение к Церкви стоит ему неимоверных внутренних усилий.

- Владыка, скажите, какими средствами Церковь может привлечь к вере современного человека - с его многочисленными комплексами, искаженной системой ценностей, потерей внутренних границ дозволенного и недозволенного..?

- Церковь может привлечь к себе современного человека исключительно личным примером добродетельной жизни. Когда священник ограничивает свое служение лишь механической "работой" в храме и ведет светский образ жизни, ничем не отличаясь от обывателя, то его деятельность никогда не будет иметь успеха. Если же священник живет и относится к своему служению так, как он это должен делать, то сам пример такой жизни будет наилучшим способом обратить людей к вере. Только в этом случае вокруг священнослужителя собирается настоящая община, состоящая из людей не просто посещающих храм, но и живущих в соответствии с Христовыми заповедями, в том числе - и с заповедью любви к ближнему. Тогда их добродетель будет притягивать к себе все новых и новых людей. Соприкоснувшись с проявлением подлинной христианской любви и с примером православного благочестия, современный человек будет иметь больше шансов излечиться от своих болезненных комплексов и обрести правильные жизненные ориентиры.

- Ваше Преосвященство, Вы упомянули о работе с молодежью, которая ведется в Вашей епархии. В чем она выражается?

- Во-первых, в некоторых школах Саратовской епархии нам удалось ввести факультатив "Основы православной культуры", который здесь, в Москве, вызвал такой протест. Кроме того, мы активно взаимодействуем с разными ВУЗами, в том числе - и с Университетом. Иными словами, мы обращаемся к молодым людям в местах их наибольшего сосредоточения - то есть в средних и высших учебных заведениях.

Однако, честно говоря, мне представляется не совсем правильным делить православных христиан на группы в соответствии с их возрастной, имущественной, профессиональной или какой-либо иной дифференциацией (молодежь, интеллигенция, малоимущие, состоятельные и т. д.). Благовестие Церкви одинаково обращено ко всем людям - старушкам и студентам, образованным и не очень, грешникам и праведникам. Поэтому и паства воспринимается священником как единство верующих, в котором их различия по тем или иным признакам растворяются и перестают быть чем-то значительным.

- Тем не менее, хотелось бы подробнее узнать о Вашей деятельности, направленной именно на определенную группу людей, объединенных общей профессией, - я имею в виду ту активную миссионерскую работу, которую Вы и Ваши помощники проводите в сфере медицины...

- У нас, как и везде, есть православные люди, которые хотят органично совмещать свою профессиональную деятельность с церковной жизнью, найти соответствие своих научных интересов с учением Церкви, то есть сочетать в своем служении профессиональное и духовное призвания. Одна из сфер, которая, как никакая другая, нуждается в серьезном богословском осмыслении, - это врачебная деятельность, которая, к сожалению, сегодня зачастую переступает нравственные границы. Существует множество проблем в области биоэтики, которые требуют расстановки христианских акцентов и их духовно-этической оценки с точки зрения Православия. Сегодня многие врачи попадают в ситуации, когда их профессиональные обязанности входят в противоречие с христианскими убеждениями. Для того, чтобы им не оставаться наедине с этими серьезными проблемами, Церковь должна своевременно реагировать на все порочные практики современной медицины - начиная от абортов и заканчивая такими проблемами, как клонирование, эвтаназия и многие другие. Общество православных врачей, организованное нашей епархией, - одна из форм совместной деятельности Церкви и медицины, которая проявляется в проведении конференций и просветительской работе.

Кроме того, в Саратове открывается Училище сестер милосердия при Свято-Алексеевском женском монастыре, действует патронажная служба.

- Владыка, сегодня многие говорят о процессе сближения Церкви и государства. Так ли это? Вообще, должна ли Церковь вступать в тесные взаимоотношения с властями и участвовать в политической жизни страны?

- На мой взгляд, дело в том, что нашей специфической особенностью, которая проявлялась на протяжении всей истории Российского государства, всегда было чувство острейшего народного антагонизма по отношению к власти. У нас стало уже устойчивой и укорененной в веках традицией считать государство врагом. Безусловно, эта точка зрения людей была не лишена оснований, но позиция злейшей непримиримости по отношению к властям присутствовала в русском сознании и в те исторические моменты, когда государство, казалось бы, соответствовало позитивным представлениям о справедливом правлении. Тем не менее, у нас народ власти не верит, власть боится и часто ее ненавидит. Трудно найти пример какого-нибудь другого народа, который бы дважды за один век своими руками уничтожил собственное государство. При этом, наблюдается еще одна любопытная особенность: когда человеку, хулящему государство, предоставляется возможность самому получить власть, то он мгновенно забывает обо всех своих претензиях и без каких бы то ни было сомнений занимает предложенный высокий пост. Стоит же ему вновь лишиться своего положения на государственном Олимпе, как он тотчас же возвращается к прошлой позиции непримиримости к властям. Причем, это отношение нашего народа к власти нельзя назвать оппозицией: как раз оппозиции-то (в истинном смысле этого слова) у нас и нет. Это самое настоящее проявление антигосударственности как таковой, вне зависимости от исторической ситуации и политического курса. Поэтому Ваш вопрос изначально имеет особую остроту, обусловленную спецификой исторического пути России.

Что касается современных взаимоотношений Церкви и государства, то сегодня они, действительно, изменились в лучшую сторону, во многом - благодаря усилиям Святейшего Патриарха и его авторитету. Однако, вместе с тем, Церковь до сих пор не решила многие проблемы, которые уходят своими корнями именно в ту эпоху, когда государство выражало открытую вражду по отношению к Православию. Я не буду сейчас затрагивать вопроса о реституции церковного имущества, который давно решен практически везде - начиная с бывших республик СССР (Грузии, Белоруссии, Молдавии, Прибалтике) и заканчивая так называемыми странами "народной демократии", бывшего "советского блока". Можно ли сегодня себе представить ситуацию, в которой бы наше государство вернуло дореволюционный статус православного учебного заведения, сделав его вновь Богословским факультетом Университета (как, повторяю, это произошло в Болгарии)? Вспомнив ту вакханалию, которая поднялась у нас, когда стали только обсуждать возможность введения в российских школах факультатива "Основы православной культуры", мы легко можем предвидеть и реакцию общественного мнения по поводу возвращения "статуса кво" православным учебным заведениям!

В странах православного вероисповедания не возникает никаких сомнений в необходимости преподавания детям Истории Церкви или Закона Божьего. Скажем, в Румынии, которая является членом Европейского Союза и выражает лояльность всем нынешним мировым процессам, Закон Божий, тем не менее, преподается в каждой школе. Причем, не как культурологическая дисциплина, дающая общие представления о традициях народа, а именно как предмет богословской науки, вводящий в сущность православного учения. Этот курс введен в обязательную сетку часов, его преподаватели получают зарплату от государства, как, кстати, и священники. Государство восстанавливает и реставрирует там на свои средства все храмы и монастыри, являющиеся памятниками архитектуры, содержит всю церковную инфраструктуру, не говоря уже о том, что все епископы Румынии "по должностям" являются сенаторами. И это при том, что Православие там вовсе не считается государственной религией, и сама Румыния представляет из себя точно такое же, как и у нас, светское государство. Подобное участие в жизни Церкви проявляют и другие бывшие социалистические страны, например - Сербия и Болгария.

Поэтому говорить о сближении Церкви и государства в нашей стране еще рано: на этом пути предстоит преодолеть множество нерешенных проблем. Уже 15 лет длится история с возвращением церковных ценностей Ипатьевскому монастырю, а Кремлевские соборы до сих пор остаются в ведении музейных работников: богослужения совершаются там лишь по большим праздникам, в связи с чем каждый раз приходится заново освящать Алтарь и привозить церковную утварь.

С другой стороны, после эпохи жестоких гонений на Церковь, когда нельзя было даже появляться на улице в священническом облачении, сегодняшнее терпимое отношение к Православию со стороны государства воспринимается верхом согласия и благоденствия. И, конечно же, помня обо всех лишениях, которые русский народ претерпел во время советской власти, мы должны ценить свободу, дарованную Церкви сегодня.

- Владыка, как, на Ваш взгляд, можно уберечь современного человека от крайностей глобализации, того общемирового процесса, который - при всех его положительных сторонах (скажем, небывалого развития компьютерных технологий) - вместе с тем, способствует нивелировке массового сознания, наносит непоправимый вред духовному состоянию человечества?

- Глобализация - это, действительно, большое испытание для всего человечества. На мой взгляд, это очередная самовольная попытка устроить рай на земле, причем рай, в котором нет Бога. Это еретическое по своей сути стремление вступает в противоречие с христианским мироощущением. На смену одной утопии, коммунистической, в массовое сознание человечества сегодня внедряется новая, не менее чудовищная, но гораздо более жизнеспособная. Если идея построения социализма и коммунизма была обращена к каким-то хоть и искаженным, но все же идеальным и высоким целям - справедливости и всеобщего равенства, - то адепты построения "всемирной потребительской деревни" открыто используют самые низменные инстинкты человеческой природы. Цель при этом полагается не вне человека, а в самом его греховном существе - то есть в том, что Церковь призывает выправлять и очищать. Таким образом, нынешние властители дум человечества открыто бросают вызов Богу.

По сути дела, сегодня человечество в очередной раз строит Вавилонскую башню. До сих пор Господь, по Своей милости, разрушал все Вавилонские башни, и поскольку еще остались люди, приходящие к Богу, сохраняется надежда, что и эта башня будет разрушена: мы знаем, что конец наступит тогда, когда в мире не останется людей, готовых принять Слово Божие. Есть такое понятие, как "предпотопное человечество", характеризующее состояние мира, когда, условно говоря, Бог ходит с фонарем в поисках живого человека, но никто не отзывается. Сегодня же, повторяю, в храмах еще можно видеть людей, способных воспринимать евангельские Истины. Поэтому нам остается уповать лишь на Божье заступничество и вмешательство, а, поскольку разрушение Вавилонской башни погребет под своими обломками очень многих, нам необходимо молиться о том, чтобы духовно уцелеть в надвигающемся вихре истории. Лишь пример добродетельной христианской жизни может быть достойным ответом тому вызову, который бросает нам современное человечество.

Беседовала Александрина Вигилянская

 Биография:

Епископ Лонгин (Корчагин) родился в 1961 г. в г. Сухуми. Закончил филологический факультет Абхазского Государственного университета. Во время учебы работал экскурсоводом, преподавателем русского языка и литературы в средней школе. С октября 1983 по май 1985 г. служил в рядах Вооруженных Сил. После демобилизации поступил в Московскую духовную семинарию.

В 1986 г. был принят в братство Троице-Сергиевой Лавры и пострижен в монашество. В августе 1986 г. рукоположен во иеродиакона. В июне 1988 г. рукоположен во иеромонаха.

В 1988 г. окончил Московскую духовную семинарию и был принят на 1 курс Московской духовной Академии. В октябре того же года направлен на учебу в Болгарию, в Софийскую духовную Академию св. Климента Охридского. В период обучения в Болгарии служил внештатным священником в русской церкви святителя Николая в Софии.

В июле 1992 г. вернулся в братство Троице-Сергиевой Лавры и нес послушание помощника эконома.

15 декабря 1992 г. Указом Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II назначен настоятелем Подворья Троице-Сергиевой Лавры в г. Москва.

В мае 1994 г. возведен в сан игумена.

В 1998 г. удостоен права ношения палицы.

В 1998 г. удостоен права ношения Креста с украшениями.

15 апреля 2000 г. возведен в сан архимандрита.

Определением Священного Синода Русской Православной Церкви от 7 мая 2003 г. назначен Епископом Саратовским и Вольским.

26 августа 2003 г. Епископ Лонгин вступил в управление Саратовской епархией.