Текст: Мастеркова.А.А. - старший научный сотрудник Государственного исторического музея.

(Статья в окончательном варианте опубликована в "Филаретовском альманахе №6" ПСТГУ)

 Изучением жизни и творчества Святителя Филарета Московского последнее время занимаются много. Практически все события церковной истории первой половины XIX века упираются в эту фигуру, находя в ней либо исход, либо реакцию. Выходят работы и по истории монашества. Однако большая часть работ посвящена либо монашеству вообще, либо мужским монастырям, а женские обители упоминаются лишь вскользь. При этом чаще упоминаются общины вновь образованные. Они представляются для историков выразителями подъема церкви после упадка XVIII века. В них монастырская жизнь сразу выстраивалась вокруг общих монастырских правил, общей молитвы, совместного чтения Псалтыри, общей монашеской трапезы, работы и рукоделия, то есть на общежительной основе.

Однако большинство штатных обителей по-прежнему оставались особожительными. Различие между этими типами монастырей очень четко выразил митрополит Филарет в беседе с архимандритом Леонидом. Тот как-то высказал мысль, что неплохо было бы все монастыри обратить в общежительные. Митрополит спросил: «С каких лет ты пошел в монастырь?» – «30-ти от роду», – отвечал Леонид. «Вот, видишь ли — сказал Святитель — будучи в свете сил и здоровья ты, решившись оставить мир, убежал не в Лавру, а прямо в лес, в пустынь. Ну а, если бы ты пошел в монастырь не в тридцать лет, а в старости, испытанным скорбями, начавшим болезновать телесно, то ты скорее всего бы пошел в Лавру, чем в пустынь… Нет, я с тобой не согласен, и нахожу, что у нас по обстоятельствам нужно сохранить оба типа монастырей[1]». Но развивались и менялись и старые штатные монастыри. В данной статье мы постараемся на примере документов архива Новодевичьего и Зачатьевского монастырей и мемуаров, связанных с жизнью обителей, осмыслить жизнь женских монастырей на границе XVIII и XIX веков и изменений, проходивших в них, в годы святительства Филарета. Особый акцент будет сделан на характеристике настоятельниц монастырей и их роли в строительстве обителей. При этом данная статья не претендует на полное раскрытие темы и скорее ставит вопросы, чем отвечает на них.

***

Как известно монастырские реформы 1721 и главным образом 1764 гг. пошатнули традиции монашества в русской православной церкви. [2] Количество монастырей сильно сократилось[3]. Резко было уменьшено число монахинь. В качестве компенсации за потерянные земли и крепостных, монастыри раз в полгода стали получать штатное пособие из государственной казны, за что и получили наименование штатных. Пособия выдавались на содержание монахинь, священства, причта и штатных служителей. Некоторая сумма денег прибавлялась сверх штата. Так в Новодевичьем монастыре по Высочайшему соизволению сверх штата для раздачи монашествующим, священству, причту и служителям было прибавлено 400 руб. На «исправление зданий» из казны выделялись небольшие суммы и выдавались стройматериалы. Кроме того, за монастырями оставили право получать доход с некоторых мелких угодий, сдаваемых в аренду (огородов, лугов садов и прудов). Некоторые монастыри имели доходы с кладбищ.

Реорганизация монастырей на новый лад привела к резкой нехватке финансов, прекращению или резкому сокращению монастырского строительства. Так в период 1764–1811 гг. в Новодевичьем монастыре не было построено ни одного нового храма, или монашеского корпуса.[4] Монастыри выживали. Денег с трудом хватало только на подновление старых строений. Монастырские хозяйства начали постепенно приходить в упадок. Кельи сестры строили себе на свой кошт, или выкупали у монастыря. Бедные монахини часто жили при богатых. В связи с нехваткой средств в монастырях была упразднена общая трапеза. Пищу теперь монахи готовили самостоятельно в своих кельях. Количество общих послушаний сильно сократилось. Средств для поддержания жизни не хватало. Монахини добывали себе деньги продажей собственного рукоделия, а, следовательно, часто отлучались из монастыря. Разобщение сестричества ослабило монастырскую дисциплину. Как результат, даже те монастыри, которые еще в XVII веке были общежительными, например Новодевичий, а в первой половине XVIII века сохраняли общую трапезу, к началу XIX века окончательно перестали жить общежительным укладом.[5] Таким образом, сокращение финансов привело к изменению внутреннего строя монашеской жизни.

Кроме штатных послушниц в монастыре жили еще внештатные и жилицы, которые по разрешению игуменьи строили себе келью на территории или рядом с ней. Некоторые поступали в штат только по пострижении в монахини. Если в XVIII – начале XIX веков внештатницы и жилицы числились по консисторским спискам, то, начиная с 30-40 гг. XIX века, их можно выявить только по книгам регистрации проживающих в монастыре или мемуарным источникам. Эти благочестивые женщины из дворянских семей не нуждались в штатном содержании. Наоборот, они часто сами были монастырскими благотворительницами, жертвовали деньги на питание и одежду бедным монахиням, на починку монастырские строений, на лечение больных монахинь и священников, служащих в монастырских храмах. Например, монахиня Вера Головина появилась в списках Зачатьевского монастыря только после пострига, хотя известно, что до этого она прожила в монастыре несколько лет послушницей. Многие из внештатных послушниц и жилиц так и до конца своих дней жили при монастыре, не принимая монашества. Здесь можно вспомнить такие имена как жилица Новодевичьего монастыря Марья Сергеевна Наумова, (о ней речь пойдет позже); жилица генеральша Скордуля, арендовавшая келью в Новодевичьем монастыре (на ее деньги содержался один из церковных приделов), послушница Надежда Рылеева, прожившая в Зачатьевском монастыре по крайней мере десять лет до своей смерти и так не ставшая монахиней.

Упрощение монастырской жизни привело к тому, что в части монастырей не было выраженного устава. Конечно, существовали определённые правила монастырской жизни, которые можно вычислить по официальной монастырской документации, но была и своеобразная неписаная традиция отступления от этих правил. Для её исследования интересно сравнить документы архива и мемуарные источники. Замечательным примером могут служить рассказы, связанные с постройкой келий. В архиве Новодевичьего и Зачатьевского монастырей хранятся договоры о покупке и строительстве келий, в которых прописывается, что в случае смерти, перехода в другой монастырь или выходе монахини и послушницы из монастыря, келья переходит в полную собственность монастыря. Однако, фактически кельи становились собственностью монахинь, потому что настоятельница шла навстречу их желанию. Кельи завещали, перепродавали, разбирали и переносили[6]. В музее «Новодевичий монастырь» хранится альбом, созданный в 1921 году ученицами близлежащей школы[7]. Он донес до нас рассказы последних монахинь Новодевичьего монастыря. Среди них и мать Леонида. В 1921 году ей было 80 лет. Вся ее жизнь прошла в монастыре. Она жила при семи игуменьях. Мать Леонида рассказывает:

«Первыми в этой кельи жили тетушки матери Леониды, которые после французов отремонтировали и устроили ее на свой счет, и с тех пор она стояла за родом Субботиных по сие время… Дедушка ее и бабушка были монастырские крепостные. Отец и мать ее тоже были монастырские крепостные, у них был маленький домик недалеко от монастыря. …В монастыре же отец копал могилы, ухаживал за ними, ставил кресты[8]. Матери мать Леонида лишилась, когда ей было пять лет. Она умерла от холеры. В это время в монастыре были тетушки матери Леониды, монахини Елена Митрофановна и Агриппина Субботины. Они тогда и приняли к себе пятилетнюю девочку сиротку Любу…[9]». То есть перед нами живой пример наследования келий, а так же тесная связь монахинь с родственницами «в миру».

Монахине Вере Головиной, благотворительнице Зачатьевского монастыря, разрешили оставить за собой келью в Зачатьевском монастыре после того, как она была поставлена игуменьей Хотькова монастыря. Показательна и следующая история. Когда игуменья Аполлинария Шувалова жила на покое в Спасо-Бородинском монастыре, Святитель Филарет в качестве послушания определил ей жить от общежития и не благословил ее получать от сестры Прасковьи Николаевны никаких собственных средств на келью. Ей определили жить в домике, примыкавшем к кельям матери Марии Тучковой. Однако в письмах к подруге обеих игумений Екатерине Мухановой она постоянно сетует, что сестра не соглашается выслать ей денег на собственную келью, и что она чувствует себя бедной родственницей. И это пишет духовная дочь святителя Филарета, монахиня, вышедшая из нового общежительного Спасо-Бородинского монастыря, игуменья, много сделавшая для приближения своей Зачатьевской обители к общему житию.[10]

Факты отступления от писаных канонов наблюдаются и при исследовании монастырской дисциплины. По правилам при поступлении в монастырь послушницы выбирали себе духовную мать, и не предпринимали ничего без согласия с нею.[11] Выходить из монастыря можно было только с согласия игуменьи. Однако, многие сестры, как мы уже говорили, зарабатывали на жизнь рукоделием: принимали у себя клиентуру и выходили из монастыря для продажи своих изделий и подработок и даже батрачества[12]. Игуменьи не могли настаивать на разрыве отношений сестер с внешним миром.

Как результат в монастырях присутствуют разные типы монахинь.[13] Монахини из бедных слоев общества видели в обители место спокойной и при активной необходимости работать защищеной жизни. В «указницы»[14] в основном шли женщины обездоленные: вдовы-солдатки, незамужние крестьянки, сироты из городских низов. Бывало, постригались осиротевшие небогатые матери с дочерьми, принося в монастырь свое скудное имущество. Часто монахинями становились девочки из Воспитательного дома, или взятые монахинями на воспитание. Они снимали кельи у монастыря или жили в услужении в кельях у состоятельных сестер.

Другие причины вели в монастырь женщин из дворянства. В обитель они шли, ища благочестивой старости: уединения и молитвы, творения милостыни во спасение своих ближних, живых и умерших. Связь родовой аристократии с монастырями не прекратилась, не смотря на обмирщение общества в XVIII веке. В их сознании православие было тесно связано с преданиями (памятью) о предках, чьи останки лежат в разных старинных монастырях, с храмами, которые издревле поддерживали предки, а значит должны поддерживать и потомки. Яркий пример тому – Спасовлахернская обитель, созданная вокруг такого храма. Так первый деревянный храм в Деденеве построил в 1687 году стольник Василий Петрович Головин. В 1712 г. был построен и освящен в честь Спаса Нерукотворного каменный храм. Имя храма было связано с фамильной реликвией. Именно иконой Спаса Нерукотворного письма Михаила Рублева Великий князь Василий Дмитриевич в 1391 г. благословил родоначальника фамилии Головиных князя Стефана Комрина при принятии подданства. На протяжении следующих 50 лет этот храм поддерживали потомки Головиных, а в следующем 1854 году вокруг него было образовано Спасовлахернское женское общежитие.

Один из самых интересных источников по дворянской религиозности второй половины XVIII – первой половины XIX века «Рассказы бабушки из воспоминаний пяти поколений записанные и собранные ее внуком Благово»[15]. В них приведены воспоминания Елизаветы Петровны Яньковой, помнившей историю своего рода с конца XVII века. Она повествует, что связь ее клана Римских-Корсаковых-Щербатовых-Татищевых с православным монашеством сохранялась в родовой памяти. Среди предков упоминаются два митрополита времён Алексея Михайловича, Игнатий – Сибирский и Иосиф Псковский. Вспоминаются игуменья Страстного монастыря Памфилия Щербатова (1708 – 1727) (в миру Параскева) схимница Александра (Аграфена Никифоровна Татищева). Янькова упоминает 9 человек монашествующих за период конца XVII – начала XIX вв. В подавляющем большинстве она точно указывает места их подвижничества и погребения.

Типичной монахиней «из дворян» была родная сестра Яньковой – Анна Петровна Римская Корсакова. Местом пострижения она выбрала Зачатьевский монастырь. Он был избран за глухое место и «…кроме того, - повествует Янькова – там была церковь, строенная нашими Римскими-Корсаковыми, и дедушка, батюшкин отец Михаил Андреевич, там погребен вместе с родителями своими. По этой причине сестра и облюбовала себе этот монастырь»[16]. В детстве она часто бывала с семьей на церковные праздники, знала игумений и сестёр и «бывала там точно у себя».

В монастырь Анна Петровна шла по зароку. «Надобно сказать, что она еще в 1811 г. видела во сне страшный суд, и тогда это ее очень поразило, и она положила идти в монастырь.  Во время неприятеля она опять подтвердила свое обещание, что ежели Господь всех нас помилует от гибели, непременно вступит в монашество». И тут она вновь увидела сон, что кто-то говорит ей: «Вот и 1812 год, а ты еще не в монастыре». После нескольких лет испытаний (ок. 1818 г) Анна Петровна Римская-Корсакова поселилась неуказной послушницей в Зачатьевском монастыре, отдав своё имение родственникам, выговорив себе средств на покупку кельи и ежегодное содержание. Анна Петровна выбрала себе мать наставницу казначею Палладию «преумную и престрогую». Первое время мать наставница велела послушнице Анне никуда не ходить и никого к себе не принимать, чтобы привыкнуть к уединению. Впоследствии ее посещали родные, иногда её отпускала игуменья погостить к родным. Очень быстро её постригли «в ряску», а после в монашество с именем Афанасии. Отказавшись от всех сует житейских, мать Афанасия устроилась в своей келье как можно проще и, кроме полдюжины серебряных столовых и чайных ложек ничего ценного и дорогого с собой не взяла. Три небольшие комнатки и кухонька, в которой поместилась Спиридоновна-стряпуха, благочестивая вдова, жена солдата, убитого в 1812 г, - вот келья, в которую переехала сестра Яньковой. Она вела самую уединённую монашескую жизнь: ходила в церковь постоянно ко всем службам, келий чужих не посещала, у себя занималась рукоделием, вышивала золотом для храма

Обращает на себя внимание глухая стена непонимания между монахиней дворянкой и монахинями, пришедшими в монастырь от бедности и нужды. Янькова со слов сестры называет монахинь «из простого звания» сплетницами, «шмыгающими по кельям». По всей вероятности, и бедные монахини не понимали дворянку-затворницу, говорили о ней как о «еретичке», что привело к конфликту, разрешать который пришлось святителю Филарету. Интересен с точки зрения понимания дворянской религиозности, её связи с представлениями о чести рода, ответ монахини Афанасии  Римской Корсаковой святителю Филарету: «Ваше преосвященство, я пошла в монастырь по обещанию и усердию, чтобы служить Богу. В семействе у нас, у Римских-Корсаковых, никогда никуда не отступал от православия, и ежели вам так обо мне донесли, то это, вероятно, по недоразумению, ежели не по недоброжелательству».

В представлении аристократии XVIII–XIX веков монашество невозможно без благотворительности. Янькова пишет о своей сестре: «К себе она принимала всех, кто приходил, и сказала раз и навсегда Спиридоновне, чтобы тех монахинь, которые придут попросить что-нибудь: муки, крупы, маслица и т. п., ни в чём никогда не отказывать, и каждый день хоть несколько копеек положила подавать нищим, которые стоят при входе из церкви, а тогда их было много»[17]. Как многие послушницы и монахини-аристократки, Римская-Корсакова взяла к себе воспитанницу. «В числе прочих нищих, которые прихаживали в Зачатьевский монастырь, была одна нищенка с девочкой лет пяти или шести; мать нередко испивала и бедную девочку, холодную и голодную, нередко спьяна бивала. Монашенки из жалости иногда отнимали бедняжку у пьяной матери, проводили к себе в келью, отогревали, отмывали, кормили досыта и, продержав у себя несколько часов, а кто день или два, опять отдавали матери». Анна Петровна выкупила её у матери. Малышка, её звали Алёнушка, воспитывалась у Анны Петровны, а после – в семье Римских-Корсаковых. Она оказалась очень способной к изобразительным искусствам. Будучи взрослой, занималась рисованием с младшими Римскими-Корсаковыми. В возрасте 40 лет Елена Даниловна вышла замуж за отставного полковника Александра Андреевича Протасова, получив от приёмной семьи неплохое приданое.

Частная благотворительность, презрение сирот было нормой для монахинь из дворян. Воспоминания Гилярова сохранили память о нескольких благотворительницах, живших в монастыре при игуменьях Мефодии Якушкиной и Клавдии.

Одной из них была «некая барыня Наумова», поселившаяся в монастыре, где у неё была похоронена мать. «У этой Наумовой было великое изобилие кошек, и их ежедневно кормили молоком на могиле её матери. Но благотворительность её простиралась и дальше кошек. В нашем переулке (мне как-то совестно называть его официально Малой Царицынской улицей) был дом этой Наумовой, весь полный воспитанницами, от взрослых девиц до совсем малюсеньких. Это был целый благотворительных пансион, конечно, с преподаванием наук. Все воспитанницы Наумовой, «Наумовские» по местному наречию, ежедневно утром и после обеда целою толпою ежедневно отправлялись в монастырь поздравить с добрым утром свою благодетельницу, а вторично благодарить её …это обстоятельства невольно играли роль общественных часов.»

В это же время в монастыре казначей была монахиня Елена Христофоровна Оппель. Ф. А. Гиляров[18] пишет, что Оппель «особа образованная, но истинно религиозная, даже аскетка, она носила постоянную власяницу под рубашкой»[19]. У Елены Христофоровны тоже была воспитанница – Лиза «крайне болезненного вида». Благотворительность ее простиралась и на монастырское духовенство, которое, например, за гонорар, платимый ею, лечилось у К. И. Сокольского, известного талантливого врача. Оппель была ревнительницей храмового благочестия. В семейном архиве Гилярова хранилось много записок с просьбой отслужить дополнительно акафист, панихиду, молебны. Приходно-расходные книги Новодевичьего монастыря сохранили ее многочисленные пожертвования на строительные нужды храма. Е. Х. Опель по-монашески раздала свое имение и скончалась в бедности.

Крупной благотворительницей была и ризничая Новодевичьего монастыря монахиня Ермиония, дававшая крупные суммы на ремонт обители. В миру её звали Елизаветой Фёдоровной Репнинской. Она была дочерью офицера Семёновского полка Фёдора Яковлевича Репнинского, служившего в полку во времена Екатерины. Монахиня Ермиония  была хромой от рождения и, по воспоминаниям, отличалась смирением, терпением и, не смотря на мучительную болезнь, была весела и спокойна.[20] По родственным связям она приходилась племянницей Екатерине Ивановне Герард – духовной дочери свт. Филарета и известной московской благотворительнице. Скончалась монахиня Ермиония в 1877–78 гг.

Мы видим, что хотя и не было монастырской благотворительности, но была благотворительность монахинь по отношению к бедным, сиротам и самому монастырю. Монашеским идеалом женщин любых сословий была жизнь во славу Божью. Монахини ставили себе целью не отказ от собственности и уход из мира, а скорее служение миру и благочестивое распоряжение собственностью. Монастырь представлялся монахиням-аристократкам местом, где можно было вести угодную для Бога уединенную жизнь благотворительницы, а для бедных спокойно трудится во славу Божию.

***

Основной заботой святителя Филарета стал подъем монастырей, как одного из важнейших столпов церковного здания. Его идеалом были сильные и единые в своем монашеском составе общежительные монастыри. Во главу угла становилось отречение от собственности, совместное духовное делание: храмовая и келейная молитва, послушания, общее чтения Писания и духовной литературы. Благотворительность должна была идти от монастыря к монахам и бедным, а не от частных лиц. С экономической точки зрения общежительный монастырь предполагал наличие свободных денег для благотворительности, а так же для строительства общих корпусов и починки храмов. На передний край выносилось общие для всех благочиние и благолепие. Общежительными становились новые обители, а старые приближались к ним по мере возможности.

Понимая бедность монастырей и необходимость для них привлечения финансовых поступлений, митрополит Филарет стремился привлечь к их нуждам крупных дарителей. Как уже отмечалось ранее, крупные дарители не переводились никогда. То новое, что постарался сделать святитель – это убедить настоятельниц, сестер и дарителей, что лучше жертвовать не на какое-то каждый раз конкретное дело, как это делалось в XVIII – нач. XIX века, а на подъем монастыря как такового, чтобы монастырские учреждения возникали по инициативе монастыря, а не по решению благотворителей. Одна из основных проблем заключалась в том, что монахини бедных сословий не могли сами, не подрабатывая на стороне, обеспечить себе кусок хлеба и попечение в старости. Для ее решения нужно было устроить при монастыре богадельни для престарелых монахинь, больницы, ввести общую трапезу, построить корпуса для бескелейных. Кроме этого, вводились общие послушания. То, что раньше монахини делали для себя, теперь они должны были делать для монастыря и сестричества во Славу Божью. Организовывались рукодельни, мастерские и воспитательные приюты. Нельзя не согласиться с протоиереем Максимом Козловым, что преобразование монастырей святителем Филаретом можно назвать реформой, и хотя это реформирование было сильно растянуто во времени, оно за счет своей постепенности, принесло большие плоды, чем это было бы при жестком реформировании.[21]

В классных монастырях Московской епархии деятельность митрополита Филарета началась с бурного строительства и ремонта. И хотя он говорил, что для иноков не внешнее дорого и что «Строения без нужды монахам неполезны»[22], но ко времени прихода Святителя Филарета на московскую кафедру многие штатные монастыри нуждались в ремонте и перестройке до такой степени, что неустроенность монашеского быта препятствовала духовной жизни. Чтобы соблюсти равновесие между монастырским строительством и устроением духовной жизни. Одной из важнейших задач, нуждающейся для своего решения в применение и воли и такта одновременно, было ослабление по возможности социальных перегородок внутри монастыря. А самое главное, нужно было убедить монахинь, что этот путь больше соответствует монашескому деланию, чем тот, которому они привыкли следовать. При этом требовалось не разрушить складывающуюся годами систему отношений, не оттолкнуть от обителей благочестивых монахинь и послушниц, имевших вполне сложившееся представление о роли и месте монастырей. Из всего уже выше перечисленного следует, что реформы, проводимые святителем Филаретом, не могли не вызывать удивление и даже недовольство в среде окружающих женские монастыри дворянок. Слишком отличались привносимые им идеалы монашества от того, за чем они пришли в обитель. Общежительный монастырь требовал иного благочестия, отличного от того, как его понимали в XVIII — начале XIX вв. И святитель, благодаря своему такту, умению убеждать, глубокой вере в правильность намеченного пути и личным качествам, нашел среди московского женского монашества тех людей, которые начали постепенно строительство новых монастырских порядков. Вот как пишет Янькова о своей родственнице, Евдокии Мещерской: «В сентябре месяце 1823 года постригли в монашество и произвели во игуменью мою родственницу и приятельницу Авдотью Николаевну Мещерскую, построившую у себя в подмосковной, в Аносине, церковь, а при ней сперва богадельню, а потом общину…» По воспоминаниям Яньковой, это произошло под влиянием святителя Филарета. «Про него слышно было, что он человек очень учёный, искусный проповедник, но весьма строгий, и столь же требовательный к другим, столь и воздержанный в своей жизни, и духовенство с первой поры трепетало перед ним. Он был расположен к монашеству, часто езжал и гащивал по монастырям и был очень взыскателен к монахам, так что все очень его боялись».

Княгиня Авдотья Николаевна с ним познакомилась, он очень к ней расположился, так как она была точно в Боге живущая и усердно хлопотавшая об устройстве своей общины, которую ей желалось сделать монастырём, то она часто у него бывала, находила большое утешение в его духовных беседах и имела с ним постоянную переписку. Он одобрил её устроить монастырь общежительный по образцу мужских (выделено мною — А.М.), каковых тогда женских ещё не было в Московской епархии, и взялся выхлопотать ей высочайшее разрешение».

Новая игуменья завела у себя в монастыре самый строгий порядок «и во всём себе отказала: келью имела самую убогую, пищу очень простую и даже суровую, спала не на постели, а на дощатой скамье на волоках, прикрываясь своей монашеской одеждой, и только под конец жизни стала давать себе некоторые послабления ради немощи телесной».

Святитель Филарет назначал своих духовных дочерей-дворянок игуменьями и штатных монастырей. Среди настоятельниц Новодевичьего и Зачатьевского монастырей, кругу митрополита Филарета принадлежали игуменьи Вера Головина, Аполлинария Шувалова и Клавдия. Возможно, к кругу Святителя Филарета принадлежали и другие настоятельницы этих монастырей, но пока эти факты мною не выявлены.

Самая старшая из рассматриваемых фигур – игуменья Клавдия. Прямых факторов духовного руководства ею Митрополитом Филаретом не выявлено. В источниках не сохранилось упоминаний о переписке между ними. Возможно, одна из причин этого кроется в личности Клавдии. Хотя во всех ведомостях о настоятельнице сказано, что происходила она из купеческого сословия и «обучалась российской грамоте и писать»[23], современники отмечали ее необразованность и даже неграмотность. Так И. Ф. Токмаков, автор путеводителей по Новодевичьему и Зачатьевскому монастырям, считал ее бывшей крестьянкой. А Ф. А. Гиляров в своих воспоминаниях пишет, что «она была вдова из мещанского сословия, совершенно необразованная, но зато умная, практичная и понимала жизнь лучше иной мирянки. Игуменья Клавдия была добра и снисходительна к монашествующим, даже до слабости… Она скончалась на Пасхе в 1854 году. Монашенки горько ее оплакивали. Когда ее отпевали, трудно было даже разобрать пение сквозь их рыдание»[24]. Игуменья Клавдия не писала донесения и прошения самостоятельно, а лишь подписывала их кривым, отрывистым почерком. Она вряд ли вообще вела какую-либо переписку. Отсутствие прямых свидетельств не мешает в то же время говорить об особом отношении к игуменье Клавдии святителя Филарета. Именно к ней, «игуменье неучёной, но смирением просвещенной[25]» он послал на испытание перед поступлением в монастырь свою духовную дочь Варвару Михайловну Головину, будущую игуменью Веру. Позволяет считать игуменью Клавдию лицом, близким к кругу святителя Филарета и тот факт, что её духовное завещание подписали действительный статский советник Двора Его Императорского Величества камергер Николай Муханов[26]. Семья Мухановых принадлежала ближнему кругу Святителя Филарета[27].

Известно, что игуменья Клавдия была пострижена в монашество 4 ноября 1810 года в Казанском первоклассном Бородинском монастыре в возрасте 48 лет. 4 января 1823 года она была переведена в Московский Алексеевский монастырь, а в октябре того же года стала его казначеей. 5 мая 1827 года «с молитвой и вручением жезла по обычаю[28]» монахиня Клавдия была поставлен игуменьей Зачатьевского монастыря. Ее появление в Зачатьевском монастыре ознаменовалось началом ремонтно-строительных работ и учреждением богадельни. За три года ее игуменства были отремонтированы соборный храм и казенные монашеские кельи. В апреле 1830 г. началась перестройка богаделенного каменного корпуса, а в мае этого же года Александра Нефедьева пожертвовала капитал[29] на устройство небольшой богадельни[30].

В августе-сентябре 1830 г. Клавдия была назначена игуменьей в Алексеевский монастырь. На нее легла тяжелая обязанность перевести обитель в Красное село к Крестовоздвиженской церкви в связи со строительством на старом месте монастыря храма Христа Спасителя. Перевод Алексеевского монастыря совершался под непосредственным наблюдением святителя Филарета.

Красное село до перехода Алексеевской обители было малолюдно и пустынно. Алексеевские монахини привыкли жить в городе, в то время как монастырь фактически превратился из городского в загородный. Насельницы обычно зарабатывали себе на жизнь продажей рукоделия, что было в новых условиях невозможно[31]. Игуменья Клавдия сделала все, что бы скорее способствовать  скорейшему устройству монахинь на новом месте. Для пополнения доходов монастыря она получила разрешение у святителя открыть кладбище при монастыре. Ее трудами был построен теплый храм во имя Алексея Человека Божьего. 19 июля 1841 г. за труды по благоустройству монастыря ей было дано особое благословение Священного Синода[32].

16 февраля 1846 года игуменья Клавдия была переведена в Новодевичий монастырь на место умершей Мефодии Якушкиной[33]. В первый год служения игуменьи Клавдии была отремонтирована Успенская церковь. В следующем 1847 году – Амвросиевская церковь. В июле-августе 1848 года над монастырем разразилась буря. Разыгравшийся ветер валил деревья и сносил крыши строений. Больше всего пострадала Покровская надвратная церковь. Снесло кровлю и кресты. Покровскую церковь чинили в 1848‑1850 гг. В 1850 г. монастырь отремонтировал колокольню и благоустроил часовню над могилой первой игуменьи Новодевичьего монастыря Елены Девочкиной. Параллельно в монастыре велись живописные работы в Успенской и Амвросиевской церквах. В 1848 г. живописец Титов, руководивший живописными работами, снял копию с Образа Смоленской Божьей матери. В 1847 г. резчик и золотых дел мастер Николай Афанасьевич Балашов отремонтировал иконостасы и починил деревянную скульптуру Параскевы Пятницы, почитаемой в Новодевичьем монастыре.

По свидетельству монахинь начала XX века эта скульптура считалась чудотворной.

В 1854 г Федор Иванович Строганов – крепостной художник, проживающей в монастыре помещицы Марии Сергеевны Наумовой, восстановил образ «Стена еси девам Богородице Дево» снаружи Смоленского Собора. При Клавдии были заново позолочены купола всех церквей. (1850‑1853 гг.). Тогда же под руководством священника Александра Ивановича Введенского были проведены работы по приведению в порядок монастырской ризницы, составлению ризничной описи, переплету книг.

При Клавдии же началось учение клирошанок нотному пению, который проводил певчий хора Его Великопреосвященства Алексей Иванович Мячев. Деятельность игуменьи в Новодевичьем монастыре отмечалось митрополитом. 7 июля 1847 г. Игуменья Клавдия была награждена наперстным крестом «За достохвальное и полезное девятнадцатилетнее служение и бывшее ее за это время заслуги».

Проведенное строительство было бы невозможно без крупных вложений. Приходно-расходные книги сохранили имена благотворителей. Жертвовали как капиталы, так и скромные суммы. Назовём только крупных вкладчиков. Это Мазурины, Головины, Писемские, Орлова-Чесменская. Среди вкладчиков были и богатые насельницы. Это уже упомянутые жилица Наумова. Монахиня Ермиония Репнинская, казначея монахиня Елена Оппель, Александра Ильинична Нефедьева.[34].

30 декабря 1852 года А. И. Нефедьева, пожертвовшая ранее деньги на богадельню в Зачатьевском монастыре, подала прошение об учреждении богадельни в Новодевичьем монастыре. В прошении она писала, что: «чувство любви и благодарности покойным родителям моим и близким сердцу родным, не менее преклонность лет и болезненные припадки, часто меня посещающие и вразумительно напоминающие мне о недалёком часе смертном, давно налагают на меня священный долг, в Московском Новодевичьем монастыре, где с другими родными покоится прах родителей моих по мере возможности устроить богоугодное заведение…». На что Святителем Филаретом была наложена резолюция от 5 февраля 1853 года: «Предложение благотворительницы, на которое и настоятельница Новодевичьего монастыря согласна, привести в исполнение и впредь исполнять неизменно». На содержание богадельни был внесен капитал[35].

В последний год жизни игуменья Клавдия не могла в полной мере управлять обителью. Ей исполнилось уже 90 лет, у нее сильно испортилось зрение. 3 июля 1853 года она была по ее просьбе уволена от должности. Незадолго до смерти она составила духовное завещание. В нем написано: «Святые иконы, кои найдутся в настоящих моих кельях… и собственные мои книги как то: Четья Минея в 4 книгах по три месяца в каждой, два служебных Октоиха, Апостол в лист, Минея общая, Ефрема Сирина в 3-х книгах, слова и речи Высокопреосвященнейшего Филарета митрополита Московского в 3-х книгах передать в церковь Новодевичьего монастыря… Денег я как при жизни не имела, так и по смерти своей ничего не оставляю». Ее не стало 13 апреля 1854 года. Она просила «похоронить ее как можно простее»[36]. Как записано в могильной книге, ее похоронили «против алтаря соборной церкви около игуменьи Мефодии»[37].

В то время, когда в Новодевичьем монастыре подвязалась игуменья Клавдия, Зачатьевским управляла духовная дочь святителя Филарета игуменья Аполлинария Шувалова. Сохранились письма к ней Святителя Филарета за 1843‑1852 годы. Они были опубликованы в 1869 году почти сразу смерти игуменьи[38]. Эти материалы удачно дополняются письмами игуменьи к Е. Мухановой, её близкой подруги, и дневниковыми записями Е. Мухановой.[39]

Игуменья Аполлинария Николаевна Шувалова происходила из симбирских Шуваловых и воспитывалась в благочестивой семье со своими домашними святынями и легендами. Скорее всего, имение Шуваловых находилось на Волге. Основанием для такого предложения стала семейная легенда, записанная Е. Мухановой в дневнике со слов сестры игуменьи Прасковьи Николаевны Шуваловой:

«Во время Пугачева, исполненных неистовых буйств и грабительств принесен был большой узел с разным похищением имуществом к матери их отца. Эти вещи были брошены близ дома Шуваловых бегущей шайкой Пугачева, которую преследовал отряд войск. Разобрав этот узел среди разных платьев и всякой домашней посуды находился большой серебряный оклад со святительским одеянием… Сын помещицы Шуваловой (отец игуменьи Аполлинарии) был тогда лет 16-ти. Прошло несколько времени. Оклад сохранялся в этом семействе. Бунт был рассеян и смерен, Пугачев казнен, молодой Шувалов, прогуливаясь по берегу реки близ их дома, увидел всплывающую доску, долго следовал за ней по берегу и наконец успел ее вытащить из воды и увидел икону с изображением Святого [Николая][40] в натуральном размере. Понес ее домой к Матери, которая вспомнила об окладе, и когда принесли оный, то он оказался совершенно той же величины, и как бы с сей иконы снятый, что и вероятно…»[41].

Монахиня Аполлинария была пострижена в Алатырском Киево-Никольском монастыре в Симбирске. Но 1839 г. по собственному желанию была переведена в Спасо-Бородинскую обитель. Прожив в Бородине около четырех лет, она была поставлена в игуменьи Зачатьевского монастыря. Постановление в игуменьи состоялось в Спасо-Бородинском монастыре 19 мая 1843 года[42].

В указе о назначении монахини Аполлинарии игуменьей Зачатьевского монастыря цитируется определение митрополита Филарета: «…во игуменью произведена мною в крестовой церкви преподобного Сергия Спасо-Бородинского монастыря монахиня Аполлинария и поручено благочинному монастырей учинить по сему дальнейшее распоряжение о принятие монастыря новой настоятельницей»[43].

На следующий день по поставлении она получила от владыки подарок – устав общежительного Юрьевского Новгородского монастыря. Эта книга с дарственной надписью хранится в библиотеке музея «Новодевичий монастырь»[44]. Имея опыт общежития, игуменья Аполлинария по благословению митрополита Филарета энергично взялась за монастырские преобразования. Уже в 1843 году начались работы по благоустройству обители. Для улучшения жизни зачатьевских сестер перестраивались и утеплялись казенные кельи[45]. Ремонтировались храмы и ограда. В 1845 году архитектор Быковский составил проект двухэтажного казенного корпуса для келий, трапезы и кухни. К сентябрю 1846 года здание трапезной Зачатьевского монастыря было готово, потому что, согласно приходно-расходным книгам, монастырь начал закупку продуктов для общей трапезы[46]. Велись и живописные работы. Игуменье было дано специальное разрешение святителя Филарета «использовать все непрерывнодоходные билеты» для строительства общей трапезы и благоустройство монастыря. Это были вклады А.А. Орловой-Чесменской и С.А. Мусина-Пушкина, а так же купцов Блохина, Молчалова, Чаплыгина[47]. При игуменье Аполлинарии же в 1850 году в Зачатьевском монастыре вдова гвардии полковника Варвара Михайловна Головина на свои средства построила богадельню для пожилых монахинь.

По свидетельству Екатерины Мухановой, после отъезда игуменьи Аполлинарии из Спасо-Бородинского монастыря, их отношения с игуменьей Марией продолжались. Для вновь поставленной игуменьи мать Мария продолжала оставаться духовной матерью. Сохранились свидетельства об их совместной благотворительности. Переписка двух игумений никогда не прерывалась[48]. В 1843 и 1844 годах мать Мария посещала Зачатьевский монастырь. Близкие люди считали игуменью Аполлинарию истиной молитвенницей, доброй, милостивой, простой сердцем. Говорили о благодати, которая пришла в Зачатьевскую обитель. Однако в октябре 1851 года игуменья Аполлинария тяжело заболела нервным расстройством и была срочно отправлена на покой. Митрополит Филарет благословил ее на поездку к Наместнику Лавры Антонию Медведеву, своему духовнику[49]. Окрепну телесно и духовно, игуменья Аполлинария вернулась жить в Спасо-Бородинский монастырь, к своей духовной матери.[50]. Игуменья Аполлинария жила там на покое в небольшом домике рядом с кельями матери Марии, на холодное время года перебираясь на монастырское подворье в Москву. Сохранилось письмо, подписанное 24 апреля 1851 г., в котором игуменья Аполлинария сообщает Екатерине Мухановой грустную весть о последних днях жизни матери Марии: «Мать Мария еще жива, но нет никакой надежды в продолжении ее жизни… доктора объявили ее без надежды… вода из ног идет и никакого лекарства ей более не дают»[51].

После смерти матери Марии игуменья Аполлинария жила в Хотькове, в Алексеевском и Зачатьевском монастырях, время от времени выезжая в Лавру на богомолья. Умерла она 12 января 1869 года в богадельне Зачатьевского монастыря, о чем свидетельствуют богаделенные списки умерших монахинь. Похоронена она в Даниловом монастыре. За полгода до смерти, в июле 1868 года она просила Прасковью Николаевну Муханову сохранить самое дорогое, что у нее осталось: «Приезжайте для получения Драгоценных писем Святого Владыки»[52]. По-видимому, это те письма, которые были опубликованы в 1869 году.

Еще одна настоятельница, связанная с Новодевичьим и Зачатьевским монастырями и принадлежащая к кругу святителя Филарета – игуменья Вера, в миру Варвара Михайловна Головина. Сохранились и опубликованы письма митрополита Филарета к игуменье Вере. Она пользовалась огромным доверием митрополита. Их переписка продолжалась многие годы, до самой смерти святителя.[53]

Об игуменье Вере известно довольно много. Она родилась 2 января 1800 г. в Москве, в семье генерал-майора Михаила Лаврентьевича Львова и его супруги Анны Егоровны, урождённой Замятиной. О её молодых годах осталось свидетельство в «Рассказах бабушки» Д. Благого. Он пишет, что в молодости Варвара Михайловна была очень хороша собой, «полная, румяная, с серыми глазами». «Все сестры Львовы были хорошо образованы преумны и преучены, а в особенности в рисовании и живописи…»[54]. После смерти стариков Львовых Варвара Михайловна в немолодых уже годах вышла за гвардии полковника Василия Ивановича Головина.

Однако, наслаждаться семейной жизнью пришлось недолго. Василий Иванович Головин умер, когда Варвара Михайловна носила ребёнка. Родившаяся дочка не Анна не прожила и трех лет. После обрушившихся на неё ударов судьбы Варвара Михайловна обратилась за поддержкой к митрополиту московскому Филарету и сделалась его духовной дочерью[55].

Митрополит принял живое участие в судьбе вдовы. 12 января 1846 года она испросила у него разрешение построить богадельню для престарелых монахинь. В прошении было написано: «…возымев намерения соорудить собственным иждивением внутри Московского Зачатейска Девичья Монастыря храм во имя Сошествия духа, под наименованием больничной церкви, а при мне устроить жилой корпус для помещения нескольких бедных и немощных старух… [она желает] в продолжении жизни своей принять на свое попечение содержание призреваемых в оном, с тем, чтобы по возможности упрочить существование этого заведения и после своей смерти.» К прошению прилагался уже сделанный план[56]. На сооружении богадельни вносился капитал. По совету митрополита Филарета В.М. Головина сама поселилась в Зачатьевском монастыре. Согласно книгам записи проживающих это произошло в 1848 году.

Сооружения были освящены 24 октября 1859 г. митрополитом Филаретом. Для богадельни Варварой Михайловной были написаны специальные правила. По ней велись отдельные приходо-расходные книги[57]. В течение 1851‑11855 годов Варвара Михайловна Головина делала несколько крупных вкладов на содержание монахинь и священства Духосошественской церкви. Ее вклады в монастырскую богадельню продолжали поступать и после пострижения Варвары Михайловны в монашество, и даже после поставления ее в игуменьи[58]. По уставу, она продолжала руководить богадельней, как учредительница[59]. В виде исключения ей разрешили оставить за собой ее кельи.

24 ноября 1854 г. Варвара Михайловна Головина приняла постриг под именем Веры. Через год, 28 октября 1855 г. святитель Филарет в Сергиевской домовой церкви лаврского подворья в Москве лично поставил ее в игуменьи Хотькова монастыря[60]. Туда она пришла в непростое для монахинь время. Предшественница игуменьи Веры игуменья Магдалина попыталась жесткими методами ввести общежитие. Не удивительно, что введение общей трапезы в Хотькове происходило медленно и неровно. Для наведения порядка в обители митрополиту нужна была игуменья, обладающая деятельной натурой, мудростью и тактом. И такой игуменьей стала Вера Головина. В управлении Хотьковым монастырем игуменья Вера неоднократно искала помощи у святителя Филарета, а тот в свою очередь, у наместника лавры архимандрита Антония, благочинного Хотькова. Судя по всему, совместными усилиями в Хотьковом монастыре удалось навести порядок. Кроме урегулирования нестроений обители, деятельная игуменья достроила здание сестринского корпуса и добилась подведения к Хотькову ветки железной дороги. В январе 1858 года игуменья Вера была переведена в Никитинский монастырь. С 7 августа 1861 г. она — игуменья Новодевичьего монастыря.

К этому времени в монастыре уже была Нефедьевская богадельня и трапеза для 33 бедных сестер при Успенской церкви[61]. В 1862 году по благословению святителем Филаретом игуменья Вера расширяет общую трапезу до 150 человек. Для этого из неокладных сумм Николо-Первинского монастыря был взят заем в 5000 р.с. на устройство общей трапезы под залог такой же суммы хранящейся в Московской конторе государственного банка. К концу лета 1864 года трапезная палата вместе обширной кухней и кельями были готовы[62].

В следующем 1865 году, в Новодевичьем монастыре была основана больница на 8 сестер. Эта больница сильно отличалась от монастырских больниц XVIII – нач. XIX вв, которые ближе были к богадельням для больных. В ней имелись палаты для ожидания, кабинет врача, ванная комната, три палаты для больных, аптека и комнаты для смотрительницы и фельдшерицы. Больница находилась в ведомстве Московского Врачебного управления. Врач приходил в монастырь 3 раза в неделю Фельдшерица, смотрительница и заведующая аптекой были из монахинь. Лекарства, кроме самых простых, покупались. Специальные платы для заразных больных не было. Обычно в случае необходимости устраивали карантин, или при эпидемии больные помещались  в городские больницы. Монастырская больница содержалась на проценты с капиталов[63]. Помимо устройства трапезы и больницы игуменья Вера закончила ремонт монастыря.

В эти годы создается монастырская рукодельная мастерская, выполнявшая работы, как для внутренних нужд, так и заказы мирян. Это сильно приблизило монастырь к идеалам общежития. Но монахи продолжали работать индивидуально, так как нуждались в средствах для покупки себе дров и одежды.

Деятельность игуменьи Веры велась под активным руководством митрополита Филарета. В приходно-расходных книгах много записей о работах, сделанных «по устному разрешению Его Высокопреосвященства». В 1865 году за достохвальное служение игуменья Вера была награждена наперстным крестом[64].

В марте 1867 года в связи с частыми болезнями игуменья вера отпросилась на покой. Последние годы жизни она провезла в своей келье при богадельне Зачатьевского монастыря, куда она вязла двух келейниц из числа послушниц Новодевичьего. Там она занималась делом, которое любила всю свою жизнь — рисованием и вышиванием. За годы послушания и монашества она написала все иконы иконостаса Душесошественской церкви. В Новодевичьем монастыре осталось несколько написанных ею портретов. Еще в 1863 году она испросила у митрополита разрешение быть похороненной в Зачатьевском монастыре, в больничной церкви. Его просьба была удовлетворена. Она скончалась 12 октября 1874 года, похоронена в Зачатьевском монастыре в Духосошественской церкви.

***

Подводя итог, можно сказать, что поднятые материалы свидетельствуют о том, что одним из камней преткновения на пути подъема монастырской жизни во второй половине XIX в. были представления дворянства и купечества о месте и роли монашества в общине. Они играли не меньшую роль, чем административный гнёт государства, стремящегося держать церковь под максимальным контролем, или бедность обителей, ибо дарители и благотворители не переводились никогда. Сложившаяся ситуация вела к тому, что оппозиция что оппозиция церковным реформам редко принимала характер открытого противостояния. Скорее дело было в недопонимании шагов просвещенных иерархов в околоцерковной дворянской и купеческой среде. Дворянство и купечество вдело в монашестве некоторую альтернативу мирской жизни, светскости, возможность проявить любовь к ближним и к Богу, не отказываясь при этом от своей воли. Представления о монашестве как об особом пути спасения через самоотречение и послушание отошли на задний план. О силе влияния подобных взглядов говорит тот факт, что изменения в монастырях после реформ 1764 года произошли достаточно быстро. А вот обратные процессы, при полном осознании их необходимости высшей церковной иерархией шли крайне медленно и носили часто половинчатый характер.

Проделанная работа даёт возможность наметить пути дальнейшего исследования жизни женских обителей XIX в. Можно говорить о том, что исследование обители будет принципиально неполным без привлечения материалов по богомольцам и благотворителям, окружающим обитель. Важно и то, что представления монашества о своей роли определяли хозяйственную жизнь монастырей. Как только настоятельница понимала необходимость перестройки обители, имела талант руководителя для проведения необходимых изменений и умела проявить такт, находились сразу и необходимые финансы, и понимание в государственных кругах. Таким образом, рассмотрение хозяйственной деятельности монастыря может существенно дополнить исследование всего строя монастырской жизни.