- Отец Дмитрий, расскажите, пожалуйста, о том, с чего Вы начинали свою деятельность, как Вы пришли к вере, как вступили на путь священника?

- Я всегда веровал в Бога, поэтому у меня не было какого-то внезапного момента обращения. Я вырос в обыкновенной русской верующей семье, и хотя в те советские времена в Церковь мы не ходили, меня воспитывали в христианских устоях. Отец мой происходил из духовного сословия, и, несмотря на то, что никаких специальных разговоров о Православии мои родители не вели, они знали наизусть православные молитвы, в доме была икона, и в воспитании детей моя мама всегда руководствовалась христианскими заповедями. Например, когда кто-то из нас, детей, начинал жаловаться на другого, когда мы ссорились и осуждали друг друга, мама всегда говорила: «Не судите, и не судимы будете!». Мамин отец научил ее утренним и вечерним молитвам и следил за тем, чтобы она каждодневно молилась. Бабушка водила меня причащаться в храм на Соколе, недалеко от которого она жила. Я очень хорошо помню, как я причащался в детстве, помню особые церковные запахи. Однажды я испытал в церкви некое мистическое переживание: причастившись, я шел по солее, и меня внезапно охватил непонятный трепет…

Следующая картинка, которая всплывает в воспоминаниях об особых духовных впечатлениях, – это найденный мною в книгах в четырнадцатилетнем возрасте дедушкин Новый Завет нью-йоркского издания, привезенный кем-то из Америки. Тогда я впервые его прочел. Для меня это было настоящее откровение: я почувствовал, что все написанное в Евангелии удивительным образом созвучно с моей душой. Лет в пятнадцать я впервые самостоятельно пошел в храм – чтобы освящать куличи к Пасхе: после этого я стал время от времени ходить в церковь. Потом мне понравился один батюшка, и я попытался у него исповедываться. К сожалению, вскоре его отправили заграницу, и мне пришлось искать нового духовного наставника. Одно время я ходил в храм Ильи Обыденного, где исповедывался у отца Александра Егорова. Таким образом, я постепенно втягивался в церковную жизнь, у меня появились православные друзья – мои ровесники, а в Ризоположенском храме на Донской, куда я также долгое время ходил, меня как единственного молодого человека среди бабушек стали опекать: подарили молитвослов, календарь. С друзьями, с которыми мы общаемся до сих пор, мы вскоре стали ездить к отцу Тавриону в Спасо-Преображенскую пустынь. Когда умер отец Таврион, я стал регулярно ездить в Печеры.

Что касается священства, то направил меня на этот путь именно отец Таврион, сказав, что мне нужно идти служить в Церковь. Каждый молодой человек, который вступает в церковную жизнь, конечно, мечтает стать священником. Эта мысль в глубине души согревала и меня, хотя я занимался живописью и даже не чаял о таком призвании. Но благословение отца Тавриона сильно на меня подействовало, и вскоре – в 28-летнем возрасте – я поступил в Семинарию. Это было началом моего служения в Церкви.

- Возвращаетесь ли Вы когда-нибудь к своей первой профессии - живописи?

- Да, все время возвращаюсь. Например, сейчас на территории Благовещенского храма мы строим крестильную церковь, которая будет украшена мозаикой, как в Равенне. Я в этом деле – и продюсер, и идеолог, и руководитель проекта. Вообще, все, что мы видим в нашем храме, сделано исходя из моих вкусовых пристрастий. Все мои художественные и архитектурные замыслы проходят через голову и сердце, поэтому я – своего рода дирижер, направляющий движения исполнителей.

- Отец Дмитрий, в 1970-е - 80-е годы многие православные люди ездили на богомолье по монастырям, по старцам, духовникам. В эти суровые советские времена, когда  многие христиане ждали новых гонений на Церковь, такие места, как Пюхтицы или Псково-Печерский монастырь, воспринимались поистине оазисами духовной жизни. Вы говорите, что тоже часто посещали подобные места – ездили и к старцу Тавриону в Спасо-Преображенскую пустынь в Латвию, и в Печеры. Расскажите, пожалуйста, о духовной атмосфере этой жизни, о круге людей, паломничавших по монастырям в ту эпоху и о старцах, которые их окормляли.

- Действительно, места, о которых Вы говорите, можно было сравнить с оазисом: на фоне жестко регламентированной советской жизни Спасо-Преображенская пустынь и другие очаги Православия воспринимались как совершенно иной мир. Особенно яркой казалась эта неутомимая духовная жизнь молодым людям, которые недавно воцерковились. В глазах тех, кто приезжал сюда из больших городов, все казалось необыкновенным: начиная от дивной природы, леса, окружающего деревянные храмы, и заканчивая службами в пустыни, потрясающим душу хором и, безусловно, духовной глубиной самого батюшки – отца Тавриона – с его проповедями, наставлениями, с его даром приближать слова Евангелия непосредственно к человеку. Вообще, старцы всегда обнажают Евангелие, снимают с него дорогие ризы, за блеском которых часто меркнет Слово Божие.

Отец Таврион был поистине святым человеком. Он много лет провел в лагерях и всегда открыто проповедовал слово Божие. Круг людей, приезжавших к нему, был очень широк: Господь обращает к Себе людей самых разных возрастов, профессий, интересов. Это и студенты, и художники, и артисты, и доморощенные поэты, и рабочие, и военные, и милиционеры… Одним словом, все, кому советская действительность казалась поверхностной, скучной и пресной. Надо сказать, что сама по себе поездка на богомолье в те времена выражала открытый протест человека против государства и его идеологии; одним своим приездом в монастырь верующие официально заявляли о своем противостоянии государственной религии под названием «марксизм-ленинизм».

- Многие из тех людей, которые в советские времена ездили по монастырям за каким-то особым духовным опытом и соприкасались там с ощущением истинной благодати, сегодня испытывают ностальгию по этой колоритной жизни, когда приходилось отстаивать свою веру, приезжая на богомолье, скрываться от местной милиции… У некоторых складывается ощущение, что в наши дни уже нет той глубины веры, что время истинного старчества прошло, человек мельчает, благодать уходит…

- Нет, я бы не сказал, что в те времена была какая-то особая духовность, которая ушла из нашей жизни. Скорее, тогда была очень насыщенная душевная атмосфера, все верующие были сплочены чувством сопротивления советской идеологии. В поездках по святым местам сейчас уже нет того оттенка таинственности, конспирации и романтики, все стало возможно и доступно. Изменилась наша жизнь, изменилась политика государства, но в православных душах вера не иссякла – точно так же, как и у безбожников не ушло воинственное отношение к Церкви.

Что касается старцев, то и они остались: например, отец Иоанн Крестьянкин, к которому продолжают ездить верующие. Конечно, появились и новые «старцы», чей духовный опыт несколько сомнителен: этот феномен скорее выражает какую-то народную жажду старчества, чем свидетельствует о ярком церковно-историческом явлении… Но, повторяю, сейчас и истинные старцы остались. Сегодня, как и во все времена, это довольно редкое и уникальное явление: старцы всегда были «штучным товаром».

- Отец Дмитрий, а что Вы можете сказать по поводу появившихся во множестве «старцев» в миру, прозорливых бабушек, блаженных юношей, наделенных пророческим даром, к которым ездят и православные люди за советом, утешением, разрешением проблем?

- «Род лукавый и прелюбодейный знамений ищет», – это сказано на все времена. Я ничего не могу сказать о благочестии этих «духовных наставников», много о них слышал, но сам не ездил. Я был знаком с такой болящей убогой Наташенькой: она была очень светлым, замечательным человеком, однако никакими талантами прозорливости она не обладала. Впрочем, разве это важно?

Прозорливость – дар, которым обладает каждый священник. Одним священникам прозорливость дана в большей мере, другим – в меньшей, и зависит это  скорее от веры вопрошающего, чем от свойств и духовной глубины самого батюшки.

Что касается жажды чудес и знамений, за которыми люди готовы отправиться хоть на край света, то, как и всякая страсть, это состояние только вредит человеческой душе. Я уж не говорю о том, что такие искатели пророчеств могут попасть в глупейшую ситуацию, поскольку многие из новоявленных «старцев» оказываются совершенно необразованными в церковном плане и часто говорят какие-то невразумительные вещи. И человек, наслушавшийся этих советов, начинает послушно им следовать. Все это далеко небезобидно.

- Многие православные ищут жизненной опоры в наставлениях и советах духовника, причем часто становятся настолько несамостоятельными и беспомощными в разрешении каких-то житейских ситуаций и принятии решений, что попадают в зависимость от общения с духовником. Есть ли опасность в этом явлении церковной жизни?

- Действительно, большинство церковных людей воспринимают священников как своего рода психотерапевтов, к которым бегут за разрешением своих бытовых проблем. Многие православные, особенно – женщины, не могут и не хотят принимать какие бы то ни было решения, и когда у них возникают вопросы, то им бывает проще найти на них ответы у батюшки. Кроме того, среди верующих много и одиноких людей, которым не с кем поговорить, некому пожаловаться на жизнь. Поэтому священникам часто приходится брать на себя функции психотерапевта, выслушивать истории о семейных неурядицах и размолвках с соседями. Это – дополнительная нагрузка для каждого священника и, безусловно, аномальное явление в нашей церковной жизни. Случаются ситуации, когда прихожане стремятся попросту закабалить священника, поставить его себе на службу, сделать из него автомат по отпуску услуг по прозорливости.

Конечно, часто люди попадают в такие неразрешимые ситуации, когда помощь священника им действительно необходима. Но – при обилии потребностей в священнических услугах – батюшка не всегда может выслушать тех, кто действительно нуждается в духовном совете. Ведь Вы подумайте, сколько должно быть священников для того, чтобы удовлетворить подобные житейские потребности каждого прихожанина? Точно так же, как невозможно каждому человеку иметь своего персонального лечащего врача, способного подробно беседовать обо всех недомоганиях, так и со священниками: их количество несопоставимо с численностью прихожан Православной Церкви. Могут ли 26 тысяч русских православных священников, рассредоточенных по всему земному шару, окормить десятки миллионов алчущих людей? В каких-нибудь монастырях, где подвизаются 12 монахов, игумен может вразумлять, окормлять свою братию, учить ее христианской жизни. Но переносить модель скита на городской приход численностью в полторы тысячи человек попросту нереально.

– Отец Дмитрий, Вы – председатель Синодального Отдела Русской Православной Церкви по взаимодействию с вооруженными силами и правоохранительными учреждениями. В чем именно выражается это взаимодействие?

- Наш отдел работает как министерство, то есть курирует это направление социальной деятельности Православной Церкви, разрабатывает методики, распространяет опыт христианской миссии в вооруженных силах. Можно сказать, что это – одно из направлений миссионерской деятельности Церкви, поскольку результатом нашей работы является обращение к Богу военачальников и солдат. В военных городках строятся храмы, в военных частях открываются молитвенные комнаты, проводятся беседы церковно-исторического характера.

Правоохранительных органов наша деятельность касается главным образом православной миссией в тюрьмах, в которых уже открылось более 500 храмов. В каждой колонии есть молитвенная комната, куда приходит священник, который может исповедывать и причащать заключенных, молиться, распространять Евангелие. Мы издаем православные газеты, журнал – для армии и тюрьмы.

- Что Вы можете сказать о современной системе воинской службы и об устройстве жизни заключенных?

- Я считаю, что тюрьма и армия должны быть школами. Но не просто школами перевоспитания, а средством открытия в человеке новых возможностей. В тюрьмах необходимо создать такие условия, чтобы заключенный мог получить там образование, приучиться к регулярному труду, по-христиански просветиться, воцерковиться. Почему человек становится преступником? Потому что в обычной жизни он никому не нужен, растет как трава в поле и не может найти себе применения. А здесь, в замкнутом пространстве, ему дается новый шанс в новых условиях: за определенный период времени его можно попытаться наставить на путь истинный.

Армия тоже должна стать школой. Я вас уверяю, что если нашу армию перестроить правильным образом, то каждая мать будет мечтать о том, чтобы ее сын прошел воинскую службу. Раньше говорили: «Вот пойдешь в армию, там из тебя человека сделают!». Необходимо, чтобы и в наши дни армия стала желанна для каждого человека. Все неприглядные стороны современной армии – побеги, суициды, произвол, дедовщина – лишь отражение пороков всей нашей жизни, нашего бездуховного общества. Когда общество насквозь бездуховно, то любой коллектив начинает проявлять свойства волчьей стаи: самый сильный, самый подлый, самый хваткий оказывается наверху и всех остальных давит, унижает, подчиняет. Мы наблюдаем это и в детских садах, и в школах, и в пионерлагерях, и, естественно, в армии.

Армия должна быть семьей, а не волчьей стаей: командир – отец, а солдат – сын, которого  любят, защищают, в обиду не дают. Если армия будет организована на христианских началах, то я Вас уверяю, будет все по-другому – возникнет истинное братство любви с понятием чести, дружбы, единства.

- Отец Дмитрий, при Вашем храме существует просветительский центр «Жизнь», который занимается проблемой планирования семьи…

- … не проблемой планирования семьи, а противодействием этой тенденции. Планирование семьи воспринимается обществом лишь в одном смысле – в смысле сокращения деторождения. А в наши задачи входит продление существования русского народа и государства, численность населения которого катастрофически снижается. Русский народ находится на стадии вымирания! Если сознанием людей и впредь будет руководить идея планирования семьи, то через каких-нибудь 20 лет русский народ попросту растворится в иных этнических группах – точно так же, как некогда Турция растворила в своем народе потомков Византийской Империи, ассимилировала, изгнала. Подумайте, в чьих руках будет сосредоточена власть, экономика, влияние – в руках русских людей, которых останутся единицы, или в руках, например, чеченцев, рожающих по девять детей? Достаточно взять калькулятор и посчитать, какой будет численность русского населения через 50 лет. Сможет ли это количество удержать такую огромную территорию? Вне всякого сомнения, нет!

Демографическая проблема – лишь следствие определенной политики, самого устройства нашего общества и его ценностей. Все начинается с мозгов. Каковы установки современной женщины? Она – равна мужчине, поэтому ей необходимо зарабатывать деньги, делать карьеру, добиваться профессиональных успехов. Совмещать же эту активную деятельность с рождением и воспитанием детей почти невозможно. В такой ситуации максимум, на что способна выносливая русская женщина, – это вырастить двоих детей (и это в лучшем случае). Однако даже если в каждой семье будет рождаться по двое детей, то это не только не увеличит численность населения, но и не остановит процесс его вымирания. Чтобы шел хоть какой-нибудь микроскопический прирост населения, женщина должна родить как минимум троих детей. А сколько у нас незамужних женщин или тех, кто по состоянию здоровья вообще не может иметь детей? Поэтому для продолжения жизни нашего народа нужно рожать пятерых!

По моим многолетним наблюдениям, именно в семьях, где воспитываются пятеро и более детей, устанавливаются самые лучшие связи, наиболее гармоничные отношения. Дети в таких семьях с рождения учатся самостоятельности, заботе друг о друге, взаимной любви, а кроме того – никто из них в будущем не испугается многодетности, и со временем они – по примеру родителей – создадут большие и гармоничные семьи. Именно так было до революции. И именно за счет высокой рождаемости наш народ стал великим народом и освоил такие обширные территории. Потрясающим культурным наследием, несравненным богатством великих имен – Ломоносова, Пушкина, Менделеева, Чайковского, Гагарина – мы обязаны только плодовитости русского народа.

– Образ женщины в Православии - это, в первую очередь, образ матери. Однако среди верующих есть и множество незамужних женщин. Как им найти себе правильное применение?

– Церковь как народ Божий строится на основе семей. Любое вещество состоит из молекул. Так вот семья – это молекула Церкви, это малая Церковь. Семьи составляют приход, из приходов состоит епархия, из епархий – Поместная Церковь, из Поместных Церквей – Вселенская Церковь. Таково ячеистое устроительство Церкви, основу которой составляет именно семья. Поэтому истинное призвание женщины – это, конечно, материнство. Если ей не удалось создать свою семью, то она может присоединиться к другой, например, к семье своего брата. Не найдя применения своему собственному материнству, она может посвятить свои силы воспитанию чужих детей, помочь другим матерям. Или трудиться в воспитательных и образовательных учреждениях, что они часто и делают.

– Исходя из этих рассуждений, вопрос о Вашем отношении к женской эмансипации уже будет излишним…

– Почему же? К женской эмансипации как к социально-историческому явлению я отношусь весьма спокойно. Однако этот феномен необходимо рассматривать в контексте всего устройства нашего общества. Нельзя обсуждать эту проблему в отрыве от представления о христианском пути  нашего народа. Понятие эмансипации подразумевает, как я уже говорил, полную отдачу женщины своему профессиональному делу. Отсюда вновь вытекает проблема бездетности или малодетности. Что это значит? Единственная дочь в семье, как правило, вырастает неспособной к материнству: с самого рождения она приучена жить только за счет матери, ее женская природа искажена или подавлена, поскольку ее детство лишено того бесценного семейного опыта взаимной заботы и труда, которым наделены дети из многодетных семей. Такая девочка со временем перенимает у матери ее модель построения жизни и сама вступает на такой путь.

Похожие последствия ожидают и мальчиков, воспитанных в однодетной семье: большинство из них вырастают инфантильными, слабыми, безынициативными. Такие не могут стать рыцарями, воинами, защитниками и поэтому не в состоянии принести реальную пользу своему государству. Строители, милиционеры, военные лишаются возможности пополнить свои ряды настоящими мужчинами. Как видите, вопрос о женской эмансипации вырастает в проблему государственного масштаба. Девочки утрачивают возможность стать хорошими матерями, мальчикам закрывается путь к настоящей мужской профессии. Хотя, слава Богу, исключения всегда возможны

– Говоря о "мужских" профессиях, приносящих пользу государству, Вы называете те, которые связаны или с защитой русского народа (военная служба, правоохранительная деятельность и т. д.), или с физическим трудом на благо отечества. Как Вы относитесь к творческим профессиям? Как бы Вы определили с позиций Православия, скажем, путь актера?

– Посудите сами, можно ли назвать мужским делом профессию комедианта? Взрослый мужчина прыгает по сцене – это же несерьезно! Заниматься актерством и клоунадой на любительском уровне, по молодости лет – еще куда ни шло. Но посвятить этому всю свою жизнь – этого я не понимаю!

– Но существуют же великие актеры!

– Есть и "великие" разбойники! Истинный актерский талант я видел лишь раз в жизни – это Лоуренс Оливье. Может быть, еще – Тосиро Мифунэ. Хорощий актер – Николай Петренко... Но это – редкие исключения. Кроме того, по моим наблюдениям, многие замечательные актеры к старости как будто начинают стыдиться своего актерства, и это становится заметно даже в их игре. Им становится тесно в своей профессии, они ее перерастают и часто уходят, например, в режиссуру. Недавно я посмотрел фильм Станислава Говорухина "Благословите женщину", где он играет одну из ролей. Так вот, по его игре видно, что он сам стесняется этого, словно испытывает чувство неловкости перед теми, кто его смотрит. И это понятно: несолидно пожилому мужчине надевать на себя маску и со всей серьезностью изображать какой-то персонаж, да еще и делать вид, что это великое искусство, в котором он несет высокую и благородную миссию! У актеров со временем вырабатывается комплекс неполноценности: они сами себе постоянно доказывают важность профессии, ее особую роль в мировой культуре. За искусством музыканта или, скажем, дирижера стоит многолетний труд – и уже одно это вызывает уважение. Что же касается актерства, то его основу, по сути, составляет игра, поза и рисовка. Получается взрослый дядя, как ребенок, всю жизнь живет «себя в коня преобразив».

Другое дело – воин, строитель, ученый, педагог, профессор, священник, врач, пограничник, жандарм, столяр, каменщик…В этих профессиях настоящий мужчина может найти истинное применение своим силам.

– Отец Дмитрий, среди новообращенных часто встречаются люди, которые с открытием для себя нового смысла существования склонны отрицать весь свой прошлый образ жизни, в том числе – отказываться и от своих профессиональных занятий. Они настолько погружены в церковную жизнь, что начинают отвергать мирские профессии, осуждать тех, кто занимается каким-либо делом, внешне далеким от Православия. Каково Ваше отношение к такому проявлению неофитства?

– Дело в том, что неофит воспринимает церковную жизнь как монастырскую. Но если монастырь – это уход от мира, то приходская жизнь, напротив, – это существование в гуще мирских событий. Мы не должны гнушаться этим миром, наоборот, мы обязаны принимать его и служить ему.

Однако перемены с человеком, который только что пришел в Церковь, мне очень понятны и близки. Я сам пережил нечто подобное. Например, когда я впервые читал Библию, то настолько ярко и остро воспринимал все, о чем она повествует, что очень долго не мог читать ничего другого. Любая книга казалась мне преснятиной и глупостью. Как раз в то время я заставил себя прочитать толстенный том Виктора Астафьева – безусловно, талантливого писателя. Но темы, к которым он обращается в своем творчестве, показались мне настолько неинтересными, что я недоумевал, зачем надо было вообще браться за перо, когда существует Библия, по сравнению с которой все предстает мелким, ничтожным, поверхностным и тусклым.

Конечно, постепенно я отошел от столь радикальных суждений о литературе. Однако даже сейчас в художественном творчестве я ценю, скорее, то, что лежит в области формы, образов, нежели какие-то темы и философские идеи произведения: все вечные вопросы и ответы на них уже присутствуют в Библии.

– Безусловно, вершиной словесного искусства всегда был для меня Пушкин. Это – поистине писатель-пророк, очень тонко чувствующий мир! Очень люблю Андрея Платонова, Томаса Манна да и многих других. Что же касается связи таланта со степенью духовности, то по этому поводу можно сказать следующее. Всякий дар – от Бога. Поэтому когда читаешь произведения по-настоящему глубокого автора, например, Льюиса, Томаса Манна, Осипа Мандельштама, то всегда чувствуешь, что сквозь них сквозит истинное Православие. Возьмем, к примеру, Бродского, который хотя по своему образу жизни и был далек от Православия, но жил контексте русской культуры, и его творчество поневоле впитало в себя подлинно христианские идеи. Это – пример воцерковленности через поры, которыми обладает человеческая душа.

Беседовала Александрина Вигилянская