Житие святителя ТИХОНА, патриарха Московского и всея Руси

Премудрый император Марк Аврелий сказал:"Когда ты родился, ты плакал, а другие радовались;  живи так, чтобы, когда ты будешь умирать, ты радовался, а другие плакали".

Это изречение в полной мере приложимо к Святейшему Патриарху Тихону. Последними словами его на земле были: "Слава Тебе, Боже!  Слава Тебе, Боже!  Слава Тебе, Боже!" А вся Русская Церковь, узнав о его кончине, плакала.

19 января 1865 года в погосте (селе с церковью и барским домом) Клин Псковской губернии у священника Иоанна Тимофеевича Беллавина и его жены Анны Гавриловны родился сын, которому суждено было стать одиннадцатым Патриархом на Руси. Младенец был крещён в местной церкви Воскресения Христова и наречён Василием - в честь святителя Василия Великого, вселенского учителя христианской веры.

Быт семьи Беллавиных был во многом схож с крестьянским: та же работа по хозяйству, заботы о хлебе, дровах, скоте. Однако в отличие от сверстников Василий реже ходил в городские "комедчики" (театры) и чаще в церковь, любил читать книги духовного содержания.

С девяти лет мальчик начал посещать Торопецкое духовное училище, где обучали Катехизису, Священной истории, чтению по-русски и по-славянски, письму, арифметике, русской грамматике, латинскому и греческому языкам, церковному Уставу и церковному пению.

Зная кроткий нрав и незлобие Василия, ребята как-то сделали из кусочков жести кадило и, махая им перед мальчиком, восклицали: "Вашему Святейшеству многая лета!" А однажды о. Иоанн ночью разбудил своих детей и сказал: "Сейчас я видел свою покойную мать. Она предсказала мне скорую кончину, а затем, указывая на вас, добавила: этот будет горюном всю жизнь, этот умрёт в молодости, а этот (Василий) - будет великим". Все эти предсказания сбылись, и Василия действительно стали величать Великим Господином...

В 1878 году по окончании училища Василий Беллавин покинул отчий дом, чтобы продолжить учебу в Псковской Духовной семинарии. Глубокая вера, прекрасные способности и трудолюбие помогли ему на "отлично" закончить семинарию и в 1884 году поступить в Петербургскую Духовную академию, где от товарищей он получил прозвище "Патриарх".

Юноша близко сошелся с инспектором Академии архимандритом Антонием (Вадковским), позже ставшим ректором с возведением в сан епископа Выборгского. Антоний стремился привить воспитанникам любовь к пастырскому труду. Он не охранял их от мира, а, наоборот, посылал в мир, пытаясь разрушить стену, разделявшую духовенство и народ. В противовес революционным кружкам владыка создавал кружки из студентов Академии, чтобы дать представление будущим пастырям об истинном положении дел в духовном просвещении народа и научить их противостоять все усиливающейся проповеди насилия и презрения к родине.

В 1888 году кандидат богословия Василий Беллавин начал преподавать основное, догматическое и нравственное богословие, а также французский язык в Псковской семинарии. Поселился он в мезонине деревянного домика в тихом переулке возле церкви Николы на Усохе. Здесь он написал свои первые статьи и проповеди, в которых старался соблюсти заветы владыки Антония: не отгораживаться от мира, не заниматься схоластическими упражнениями, а нести людям живое слово, увязывать учение Церкви с повседневной жизнью человека.

14 декабря 1891 года за всенощным бдением в домовой церкви Трёх святителей Псковской Духовной семинарии 26-летний Василий Иванович Беллавин принял монашество. На постриг, нечастый в губернии, да еще над преподавателем семинарии, собрался чуть не весь город. Новопостриженный получил имя Тихона, в честь святителя Тихона Задонского. На следующий день в кафедральном соборе Пскова он был рукоположен в сан иеродиакона, а в следующее архиерейское служение - в иеромонаха. Для него настала новая жизнь, с первого до последнего дня отданная служению Церкви.

Весной 1892 года о. Тихон был назначен инспектором, а летом - ректором Холмской Духовной семинарии. Основанная 133 года назад как униатская, эта семинария уже семнадцать лет жила по православным обычаям, и в ней обучалось 115 воспитанников. Помимо своих основных обязанностей, молодой ректор писал и публиковал статьи, в которых пытался ответить на вопросы реальной, обыденной жизни: "О подвижничестве", "Вегетарианство и его отличие от христианского поста", "За что Церковь называют матерью нашей", "Орган при богослужении", "Весна - образ нашего обновления", "Милость Божия к русскому народу", "Слово о духовном образовании", "Чему поучает нас осень?", "Что такое храм для христианина?", "Взгляд святой Церкви на брак".

Нередко сельские священники приглашали его послужить в своих храмах, и он никогда не отказывал. К любимому холмичанами архимандриту Тихону всецело относятся слова, с которыми он обратился к семинаристам в 1893 году:
"Кому не известно, что центр тяжести всякого нравственного влияния и воспитания заключается в силе любви? Разве не бывает, что часто даже порочный человек скорее готов послушать одного слова того, кто его любит, чем целых речей и убеждений тех, которые к нему равнодушны? Воля влияет на волю лишь тогда, когда выходит из себялюбивой самозамкнутости и любовно сливается с волею другого. Поэтому и у пастыря должна как бы исчезать личная жизнь и он должен сливаться со своею паствою, радоваться ее радостями, болеть ее печалями. Как истинная мать теряет ощущение личной жизни и переносит её в семью, как птица насыщается сытостью своих детенышей, так подобное же перенесение своей личной жизни в жизнь других должно быть и у пастыря. Это мы видим на примере Пастыреначальника нашего Христа Спасителя: через всю жизнь Его проходит самоотречение и любовь".

В 1897 году в Троицком соборе Александро-Невской Лавры была совершена хиротония архимандрита Тихона во епископа Люблинского. Самый юный из современных ему иерархов Русской Церкви, преосвященный Тихон, уготовил себе "постоянное умирание от забот, трудов и печалей", как он сказал в своем слове при наречении его во епископа. За десять месяцев служения в Холмской Руси он посетил 110 монастырей и сельских приходов и в каждой церкви служил где всенощную, где литургию, где молебен с крестным ходом вокруг храма. Хорошо понимая нужды своего разноплемённого края, владыка умел смягчить противоречия между польским и русским населением, содействовал умиротворению народа и добровольному переходу униатов в лоно Русской Церкви. Многие римо-католики доброжелательно отзывались о новом епископе, видя в нем "архиерея, примиряющего и объединяющего всех не мерами прещения и угрозами, а благодатным зовом доброго сердца, рукою помощи и счастья".

Но владыка умел быть и твёрдым, требовательным. Ревизуя один из монастырей, он нашел в нем отсутствие всякой отчетности и полный произвол графини - игуменьи в распоряжении монастырским добром, о чём и заявил своему архиепископу. Узнав об этом, игуменья помчалась в Петербург к влиятельным знакомым требовать управы на молодого епископа. Святейший Синод решил не портить отношений с высокопоставленной игуменьей и в сентябре 1898 года было утверждено решение о бытии "викарию Холмско-Варшавской епархии, Преосвященному Люблинскому Тихону - епископом Алеутским и Аляскинским".

Паства со скорбью прощалась со своим владыкой. Храмы, где он совершал службы, переполнялись плачущими богомольцами. Бедняки ходили смущённые, что отнимается их кормилец. Многие не могли примириться с этой разлукой и говорили о необходимости силой удержать у себя епископа Тихона. Действительно в день его отъезда множество людей вошли в его поезд, удалили поездную прислугу и легли на полотно железной дороги, чтобы не дать поезду отойти. Лишь просьбы начальства и сердечное обращение владыки отпустить его с миром на указанное ему Богом новое служение успокоили народ. Поезд медленно, при благоговейном молчании тронулся. Все сняли шапки, а Преосвященный Тихон с площадки вагона все благословлял и благословлял удаляющийся Холм.

В декабре епископ Алеутский и Аляскинский Тихон прибыл из Гавра в нью-йоркскую гавань. За две недели он пересек Североамериканский континент и добрался до Сан-Франциско. Как только владыка вступил в кафедральный храм, из царских врат вышел его предшественник епископ Николай (Зиоров), вручил ему посох святителя Иннокентия, апостола Америки, и напомнил его завет: "Только тот, кто избыточествует верою и любовью, может иметь уста и премудрость, ейже не возмогут противиться сердца слушающих".

На огромной территории Северной Америки, где насчитывалось до трехсот исповеданий, проживало около сорока тысяч православных верующих, разбросанных по всему континенту. Половина из них пребывала на Аляске - в суровом диком краю, еще недавно бывшем частью Российской империи. На много верст друг от друга стояли в этой ледяной пустыне глухие селения. Алеуты, креолы, кенарцы, даже не зная русского языка, прекрасно пели воскресные стихиры, песнопения Божественной литургии, содержали в чистоте свои бедные храмы и неизменно спрашивали приезжих: "Как поживает наша Москва? Не холодно там сейчас?"

Большую часть своего времени епископ Тихон проводил в дороге. Нередко его сопровождали целые флотилии лодок. Жители Аляски как дети радовались приезду "Алютухта" и салютовали ему ружейными выстрелами. Болота и речушки зачастую оказывались мелки для лодок, и владыка наравне со спутниками нес груз на своих плечах, испытывал и холод и голод. Но все невзгоды он принимал с радостью и несмотря ни на что оставался бодрым и ласковым. Позже он шутливо говорил, что ему приходилось "идти по тундрам пешком, спать двенадцать часов на земле, испытывать "короткость" в провизии и вести кровавую, но не всегда победоносную борьбу с комарами". Останавливаясь в каждом селе, встречавшемся на пути, он не гнушался посещать бедные и грязные жилища туземцев, учил их молиться и жить по-христиански, дарил иконки и серебряные крестики, служил молебны.

Владыка был удручен, что не только на Аляске, но и во многих больших американских городах, даже Нью-Йорке и Чикаго, под православные церкви приспосабливали неподобающие строения - обыкновенные жилые дома. Но где было взять денег на строительство храмов? Святейший Синод как раз перед его приездом прекратил выдачу субсидий Алеутско-Аляскинской епархии, а собственных епархиальных средств, из-за разбросанности и малочисленности православных общин, едва хватало на содержание причтов.

Тогда епископ Тихон обратился за помощью в Россию. Вместе с организованными им комитетами разрабатывал проекты церковных зданий, привлекал жителей Америки к участию в их строительстве. И его труды привели к желанным результатам. В мае 1901 года владыка заложил первый камень Свято-Николаевского собора в Нью-Йорке, а уже через год строительство было закончено. В Чикаго на средства, пожертвованные императором Николаем II и богатыми американцами, возвели прекрасный Свято-Троицкий собор.

На Аляске владыка уделял особое внимание строительству приютов и церковно-приходских школ. Это было связано с тем, что после продажи этой территории Соединенным Штатам сюда нахлынули проповедники множества конфессий. Как говорил святитель, "инославные миссии охотно берут в свои приюты детей туземцев, в том числе и православных, воспитывают их в духе своего учения, особенно иезуиты. Так расхищается православная паства! За неимением православных приютов, за отсутствием здесь и публичных (правительственных) школ бывали случаи, что даже священники наши отдавали своих детей и питомцев в иезуитский приют".

В 1905 году владыка Тихон стал архиепископом. За восемь лет его служения в Америке тысячи униатов перешли в Православие, участились случаи обращения в православную веру из других инославных вероисповеданий. Число православных приходов возросло с пятнадцати до семидесяти пяти. Несколько приходов, объединенных в отдельное викариатство, возникло и в Канаде. Были организованы Братство Нью-Йоркской Церкви и Крестовоздвиженский союз сестер милосердия. Построены церкви, приюты и школы во многих американских городах и поселках. Переведены на английский язык православная литургия и Служебник, причем сам Высокопреосвященный Тихон нередко совершал богослужения на трёх языках - греческом, церковно-славянском и английском.

В начале 1907 года пришла неожиданная весть о переводе владыки Тихона на Ярославскую кафедру. Россия, в которую он возвращался, во многом отличалась от той, что он покинул восемь лет назад. Страна пережила два серьезных события: неудачную войну с Японией 1904-1905 годов и политические волнения 1905-1906 годов. В умах поселилась смута; участились террористические акты, богохульство и ложь в печати, пьянство и грабежи. Революция прокралась даже за церковную ограду, и "всероссийский съезд семинаристов" призвал к неповиновению и даже убийствам руководителей духовных школ. "Больно читать сообщения о том, что творится в бедной России,- писал владыка в ноябре 1905 года из Нью-Йорка.- Кажется, все правящие потеряли голову. Бог знает, к чему это всё приведёт. Ужели Господь до конца прогневался на нас? И скоро ли мы образумимся?.."

Главная деятельность владыки Тихона в Ярославской епархии состояла, конечно, в совершении богослужений. Верхом на лошади, пешком или на лодке, к чему он привык в Америке, отправлялся святитель в уездные города и глухие села служить литургии, молебны, панихиды. Во время поездок запросто останавливался у настоятелей бедных сельских церквушек, любил посещать семьи членов причта, интересовался их повседневной жизнью, разглядывал семейные альбомы - фотографии родных и знакомых хозяев часто раскрывали их внутренний мир с самой неожиданной стороны. Никогда владыка не был чопорным и злым, поэтому его не боялись, а уважали и любили.

Епископ Афанасий (Сахаров) вспоминал об одном случае, где проявились характерные для архипастыря мудрость и простота: "В один из многочисленных объездов своей довольно обширной епархии владыка Тихон заехал в какую-то пошехонскую глушь, в дебри, и посетил находящийся здесь приходской храм, священником в котором состоял семинарист, только недавно получивший духовное образование и женившийся. Естественно, что появление в такой Тмутаракани маститого и заслуженного архиепископа, хотя и известного своим благодушием и милостивым нравом, произвело "целое землетрясение".

Осмотрев храм, владыка по обычаю посетил домик батюшки и угостился предложенным скудным деревенским яством: какими-нибудь пирогами с морошкой, селёдкой с луком или солёными грибами - обычными деревенскими деликатесами. Выпил, чтобы не обидеть радушных хозяев, и стопку... Словом, все обошлось.

Поговорив о деле и немного побеседовав о посторонних предметах, владыка, ввиду предстоящего ему дальнего пути, стал собираться. Когда он вышел в сени, здесь, по старой русской традиции, появилась снова молодая матушка со стопкой, которую она держала трясущимися руками на тарелке: "Посошок - на дорогу!"

И батюшка, и матушка, низко кланяясь, просили владыку "не побрезговать". Умилённый радушием бесхитростных юных хозяев, архипастырь взял стопку и, пригубив, почувствовал, что это какая-то гадость, поморщился и произнес от неожиданности: "Горько". Услыхав это знакомое, еще недавно так часто слышанное ею слово, молодая матушка, приняв его за известный символический призыв, радостно и порывисто кинулась к своему молодому мужу и, крепко обняв, поцеловала его, смущённого и оторопевшего от неожиданности. Он и все присутствовавшие при проводах до невероятности смутились. Не смутился только один владыка. "Вот так и живите",- промолвил он при виде этой нежной пары, поцеловал их сам, благословил и уехал".

Через 7 лет служения на Ярославской кафедре, в 1914 году, пришло известие о назначении владыки архиепископом Литовским и Виленским. В воскресенье, 19 января, ярославцы прощались с любимым архипастырем. Обширная Крестовая церковь Спасского монастыря была переполнена до тесноты. Богомольцы усеяли галереи и монастырский двор. Совершив прощальную литургию, владыка вышел на амвон и после краткого слова опустился на колени и поклонился духовенству и народу...

Через несколько месяцев после перехода святителя на Литовскую кафедру началась война с Германией. Россия того времени представляла собой огромную империю с населением в 175 миллионов, ежегодно увеличивавшимся на 3 миллиона 700 тысяч человек. Французский экономический обозреватель Эдмон Тери предупреждал: "Если у большинства европейских народов дела пойдут таким же образом между 1912-м и 1950 годами, как они шли между 1900-м и 1912-м, то к середине настоящего столетия Россия будет доминировать в Европе как в политическом, так и в экономическом и финансовом отношении".

Быстрые темпы экономического развития страны волновали многие европейские государства, особенно беспокоилась экономически более мощная, чем Россия, но значительно уступающая ей по темпам развития Германия. И 22 июля 1914 года в российских храмах был оглашен Высочайший манифест, оповещавший о войне, которую Германия объявила России.

Церковь с первых же дней приняла деятельное участие в помощи больным, раненым и пленным воинам, в организации лазаретов и богаделен. Молебны о даровании победы русскому оружию совершались после каждой литургии, во всех храмах звучали напутствия уходящим на фронт. Монастыри перечисляли в благотворительные фонды свои неприкосновенные и запасные капиталы, многие иеромонахи поступили в военные священники.

Тяжелейшее служение выпало на долю архипастыря Литовской епархии. Он постоянно находился в дороге: освящал лазареты, служил в них молебны, обходил тяжелораненых, выступал с успокаивающими словами перед беженцами, окроплял святой водой и благословлял полки, совершал панихиды с поминовением православных воинов, за веру, царя и Отечество на поле брани убиенных. Врачебная помощь и широкая благотворительность имели в его лице горячего вдохновителя и бескорыстного дарителя. "Я всё езжу,- писал он,- возвратился вчера, а на днях опять поеду в другие места, и военные просят, и на позиции".

Немцы заняли большую часть епархии. Владыка совершал поездки во фронтовые города Друю, Диену, Лужки, в иные свободные от неприятеля островки Литвы. Рядом был фронт, но как и сто лет назад, когда в Россию пришел Наполеон, война разбудила религиозное чувство народа, и всякий раз архиепископ Тихон служил в переполненных храмах. После молебнов о даровании победы над врагом к нему зачастую подходили под благословение и католики, и староверы.

Мировая война совпала с новыми трагическими событиями в России - февральской революцией и октябрьским переворотом. В это сложнейшее время Московский епархиальный съезд духовенства и мирян избрал владыку Тихона правящим архиереем, и он был удостоен сана митрополита. "Европейски просвещённый архиепископ Тихон,- писал "Богословский вестник",- на всех местах своего епископского служения проявил себя независимым деятелем высокой честности, твёрдости и энергии и одновременно человеком большого такта, сердечным, отзывчивым и чрезвычайно простым и доступным как в деловых, так и в частных отношениях к людям. Замечательно, что при всей эмоциональности, которую иногда принимало обсуждение кандидатов на избирательном съезде, никто не мог бросить даже и тени чего-либо компрометирующего на личность архиепископа Тихона".

В сане митрополита Московского владыка Тихон много занимался административной и церковно-научной подготовкой к Всероссийскому Поместному Собору - заботился о размещении делегатов, о подыскании помещений для его заседаний, занимался составлением программ по вопросам, подлежащим соборному решению. Осенью 1917 года, когда Собор начал работу, митрополит Тихон был избран его председателем. Много мудрости и такта требовало от него это послушание, поскольку надо было примирять и направлять в единое русло на благо Церкви противоречащие друг другу мировоззрения его членов.

Собор ставил своей целью построить жизнь Русской Церкви на ее незыблемых, исконных началах, и первым большим и важным вопросом был вопрос о Патриаршестве. Мысль о русском Патриаршестве возникла в середине XVI века - как осознание перехода Вселенской миссии Православия от павшего Цареграда к Русской Церкви. 26 января 1589 года среди древних Патриарших кафедр появилась новая - Московская. Царь Феодор Иоаннович, с благословения Константинопольского Патриарха Иеремии, на торжественной церемонии выбрал из трех кандидатов достойнейшего, митрополита Московского Иова, и вручил ему символ Патриаршей власти - посох святого митрополита Петра.

В 1700 году император Петр I уничтожил Патриаршество и в подражание лютеранству для управления церковными делами учредил Духовный коллегиум, или Синод. Но мысль о восстановлении Патриаршества не умирала. В полный же голос об этом заговорили с начала XX века. Февраль 1917 года и уничтожение монархии ускорили решение о выборе Первоиерарха Русской Церкви. В июле, после новых волнений и вновь пролившейся крови на улицах Петрограда, Святейший Синод постановил немедленно созвать Поместный Собор, торжественное открытие которого состоялась в день Успения Пресвятой Богородицы. После двух месяцев речей "за" и "против" 28 октября/10 ноября громадным большинством голосов Собор решил восстановить Патриаршество.

Свободным голосованием были избраны три кандидата на Патриарший престол: "самый умный из русских архиереев - архиепископ Антоний (Храповицкий), самый строгий - архиепископ Арсений (Стадницкий) и самый добрый - митрополит Тихон", как выразился один из членов Собора. Архиепископ Антоний, блестяще образованный и талантливый церковный писатель, был видным церковным деятелем, давним поборником Патриаршества. Архиепископ Арсений, умный и властный иерарх, обладавший многолетним церковно-административным и государственным опытом (в прошлом член Государственного совета), по свидетельству митрополита Евлогия (Георгиевского), "возможности стать Патриархом ужасался и только и молил Бога, чтобы чаша сия миновала его". Святитель же Тихон во всем полагался на волю Божию. Не стремясь к Патриаршеству, он готов был принять на себя этот крестный подвиг, если Господь призовёт его.

5/18 ноября 1917 года в переполненном храме Христа Спасителя, вмещавшем двенадцать тысяч человек, после торжественной литургии и молебна из алтаря вышел затворник Зосимовой пустыни старец Алексий. Он долго молился перед чудотворной Владимирской иконой Богоматери, принесенной из Успенского собора, и вместе с ним молился весь храм; потом троекратно осенил себя крестным знамением и благоговейно вынул жребий из ковчежца, в который были вложены записки с именами трех кандидатов. Митрополит Владимир Киевский и Галицкий развернул его и прочел: "Митрополит Московский и Коломенский Тихон".

Узнав об избрании, святитель Тихон сказал: "Ваша весть об избрании меня в Патриархи является для меня тем свитком, на котором было написано: "плач, и стон, и горе", и каковой свиток должен был съесть пророк Иезекииль (Иез. 2, 10; 3, 1). Сколько и мне придется глотать слез и испускать стонов в предстоящем мне Патриаршем служении и особенно в настоящую тяжелую годину!.. Отныне на меня возлагается попечение о всех церквах Российских и престоит умирание за них во вся дни".

В тот же день святитель отбыл в Троице-Сергиеву Лавру, чтобы подготовить свой дух к торжеству возведения на Патриарший престол. В праздник Введения в храм Пресвятой Богородицы в Успенском соборе Кремля состоялась его интронизация.

Святитель Тихон возглавил Русскую Православную Церковь в годину тяжелейших испытаний. В ноябре 1917 года "Декларация прав народов России" отменила все национально-религиозные привилегии и ограничения, а "Декрет об уничтожении сословий и гражданских чинов" лишил духовенство сословных преимуществ. В декабре последовало постановление СНК о передаче Народному комиссариату по просвещению всех учебных заведений. Затем декреты "О расторжении брака" и "О гражданском браке, о детях и о ведении книг актов состояния" признали юридическую силу лишь за гражданским браком. Через несколько дней был опубликован проект декрета СНК об отделении Церкви от государства.

"Доселе Русь была святой, а теперь хотят сделать ее поганою",- ответил Священный Собор Православной Российской Церкви на декрет о свободе воинствующего безбожия, ставшего государственной политикой. В январские дни 1918 года по всей России в церквах читалось послание Патриарха с анафематствованием большевиков: "Да избавит нас Господь от настоящего века лукавого" (Гал. 1, 4).

Тяжкое время переживает ныне Святая Православная Церковь Христова в Русской земле: гонения воздвигли на истину Христову явные и тайные враги сей истины и стремятся к тому, чтобы погубить дело Христово и вместо любви христианской всюду сеять семена злобы, ненависти и братоубийственной брани. Забыты и попраны заповеди Христовы о любви к ближним, ежедневно доходят до нас известия об ужасных и зверских избиениях ни в чём не повинных и даже на одре болезни лежащих людей, виновных только разве в том, что честно исполняли свой долг перед Родиной, что все силы свои полагали на служение благу народному. И все это совершается не только под покровом ночной темноты, но и въявь, при дневном свете, с неслыханною доселе дерзостию и беспощадной жестокостью, без всякого суда и с попранием всякого права и законности - совершается в наши дни во всех почти городах и весях нашей Отчизны: и в столицах, и на отдалённых окраинах (в Петрограде, Москве, Иркутске, Севастополе и др.)

Все сие преисполняет сердце наше глубокою болезненною скорбью и вынуждает нас обратиться к таковым извергам рода человеческого с грозным словом обличения и прещения по завету святого апостола: "Согрешающих пред всеми обличай, да и прочие страх имут" (1 Тим. 5, 20). Опомнитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы. Ведь то, что творите вы, не только жестокое дело, это поистине дело сатанинское, за которое подлежите вы огню геенскому в жизни будущей - загробной и страшному проклятию потомства в жизни настоящей - земной. Властью, данной нам от Бога, запрещаем вам приступать к Тайнам Христовым, анафематствуем вас, если только вы носите еще имена христианские и хотя по рождению своему принадлежите к Церкви Православной. Заклинаем и всех вас, верных чад Православной Церкви Христовой, не вступать с таковыми извергами рода человеческого в какое-либо общение: "Измите злаго от вас самех" (1 Кор. 5, 13).

Гонение жесточайшее воздвигнуто и на Святую Церковь Христову: благодатные таинства, освящающие рождение на свет человека или благословляющие супружеский союз семьи христианской, открыто объявляются ненужными, излишними; святые храмы подвергаются или разрушению чрез расстрел из орудий смертоносных (святые соборы Кремля Московского), или ограблению и кощунственному оскорблению (часовня Спасителя в Петрограде); чтимые верующим народом обители святые (как Александро-Невская и Почаевская Лавры) захватываются безбожными властелинами тьмы века сего и объявляются каким-то якобы народным достоянием; школы, содержавшиеся на средства Церкви Православной и подготовлявшие пастырей Церкви и учителей веры, признаются излишними и обращаются или в училища безверия, или даже прямо в рассадники безнравственности.

Имущества монастырей и церквей православных отбираются под предлогом, что это - народное достояние, но без всякого права и даже без желания считаться с законной волею самого народа. И наконец, власть, обещавшая водворить на Руси право и правду, обеспечить свободу и порядок, проявляет всюду только самое разнузданное своеволие и сплошное насилие над всеми и, в частности, над Святою Церковью Православной. Где же пределы этим издевательствам над Церковью Христовой? Как и чем можно остановить это наступление на нее врагов неистовых?

Зовем всех вас, верующих и верных чад Церкви: станьте на защиту оскорбляемой и угнетаемой ныне Святой Матери нашей. Враги Церкви захватывают власть над нею и ее достоянием силою смертоносного оружия, а вы противостаньте им силою веры вашей, вашего властного всенародного вопля, который остановит безумцев и покажет им, что не имеют они права называть себя поборниками народного блага, строителями новой жизни по велению народного разума, ибо действуют даже противно совести народной. А если нужно будет и пострадать за дело Христово, зовем вас, возлюбленные чада Церкви, зовем вас на эти страдания вместе с собою словами святого апостола: "Кто ны разлучит от любве Божия? Скорбь ли, или теснота, или гонение, или глад, или нагота, или беда, или меч?" (Рим. 8, 35).

А вы, братие архипастыри и пастыри, не медля ни одного часа в нашем духовном делании, с пламенной ревностью зовите чад ваших на защиту попираемых ныне прав Церкви Православной, немедленно устрояйте духовные союзы, зовите не нуждою, а доброю волею становиться в ряды духовных борцов, которые силе внешней противопоставят силу своего святого воодушевления, и мы твердо уповаем, что враги Церкви будут посрамлены и расточатся силою Креста Христова, ибо непреложно обетование Самого Божественного Крестоносца: "Созижду Церковь Мою, и врата адова не одолеют ей" (Мф. 16, 18).

Страшась не столько анафемы, сколько народного гнева, призываемого на их головы Патриархом, безбожные властители поспешили повсюду наклеить листовки: "В связи с декретом Народных комиссаров об отделении церкви от Государства высшим церковным органом в лице Патриарха Тихона выпущены воззвания контрреволюционного направления, превратно толкующие этот декрет. На почве такой пропаганды могут возникнуть народные волнения, ответственность за которые всецело падёт на духовенство, если оно не разъяснит народу истинного значения этого декрета.

Все церковнослужители, замеченные в распространении таких контрреволюционных воззваний, а также пропаганды в этом направлении, будут караться со всей строгостью революционного времени вплоть до расстрела".

В Самаре после издания декрета был объявлен трехдневный пост и особые моления. В Орле, Витебске, Владимире, Нижнем Новгороде, Одессе, Саратове, Шацке, Пошехонье, Пензе, Рыбинске и многих других городах верующие ответили на декрет многотысячными крестными ходами. С хоругвями и чудотворными иконами, с молитвами и песнопениями шли безоружные люди к кафедральным храмам. В Шацке и Туле по крестным ходам ударили из пулеметов. В Омске сразу же после крестного хода был арестован епископ. В Воронеже, когда народ посрывал печати, наложенные красноармейцами на храмы, и после торжественного молебна под звуки стрельбы и звон колоколов тронулся по городу крестным ходом, против богомольцев выдвинули пулеметы и броневики. Убитых никто не считал.

16 февраля 1918 года православную Москву потрясло известие о зверском убийстве Киевского митрополита Владимира, в ноябре 1917 года вручившего Святейшему Тихону символ Патриаршей власти - посох митрополита Петра.

В Неделю Православия после литургии в храме Христа Спасителя, которую совершил Патриарх Тихон, архидиакон Розов провозгласил анафему "еретикам, богоотступникам и хулителям святой веры, восстающим на святые храмы и обители, посягающим на церковное достояние, поношающим и убивающим священников Господних и ревнителей веры отеческия".

В июне 1918 года святитель прибыл в Петроград. Его встретил крестный ход во главе с митрополитом Вениамином. Свое приветствие митрополит закончил словами, что и сам он, и духовенство, и все верующие готовы за веру и Церковь принести любые жертвы и даже умереть. "Умереть нынче немудрено,- улыбнулся в ответ Патриарх.- Нынче труднее научиться, как жить". За шесть дней, проведённых в Петрограде и Кронштадте, Святейшего постоянно окружали толпы народа, устилавшие его путь цветами, часами дожидавшиеся Патриаршего благословения и поучения.

Несмотря на участие в заседаниях Собора, прием посетителей и занятия по управлению Церковью, Патриарх почти каждый день совершал богослужения. За первые полгода Патриаршества он отслужил литургию или всенощную более чем в пятидесяти московских храмах, причем в некоторых по нескольку раз. Чаще всего служил в храме Христа Спасителя и на Троицком подворье.

Святейший жил в двухэтажном каменном доме московских архиереев - Троицком подворье Сергиевой Лавры на Самотеке. Здесь, в Крестовой церкви, монахи Троице-Сергиевой Лавры ежедневно совершали положенное по Уставу богослужение. Рядом с алтарем помещалась небольшая молельня, где во время богослужений молился Святейший, когда не служил сам.

Дом окружал небольшой уютный садик, со всех сторон отгороженный от соседних дворов, но детишкам нравилось взбираться на высокий забор, и тогда Патриарх оделял их яблоками и конфетами. Когда позволяли дела, святитель любил гулять по этому садику. К нему часто присоединялись гости, знакомые, посетители, с которыми он задушевно беседовал, иногда до позднего часа. Нередко он приглашал гостей разделить с ним скудную трапезу; нуждавшимся помогал деньгами и продуктами (как "буржуй", он не получал пайка, зато рыбники и зеленщики Сухаревского рынка наотрез отказывались брать плату за продукты для кухни Патриарха).

Высокий сан не изменил святителя Тихона, он остался таким же скромным и для всех доступным. По свидетельству современников, "двери его дома всегда были для всех открыты, как открыто было его сердце - ласковое, отзывчивое, любвеобильное... Он являл собой пример великого благородства". На Троицкое подворье никогда не прекращался поток духовенства и мирян со всех концов России, обращавшихся к Патриарху за помощью и советом. И никто не уходил без успокоения и благословения.
    Протоиерей Валентин Свенцицкий вспоминал: "Отворилась дверь, я вошел в приемную. Трепет прошёл по моему сердцу. Я увидел перед собой икону, живого угодника Божия, как изображает их Церковь на иконах. Это был образ слова, жития, любви, духа, веры, чистоты. Никакая клевета и никакая ложь, никакая злоба не могли отнять у верующих этой уверенности в духовном величии Патриарха". Другой священник во время допроса на вопрос чекиста: "Как вы относитесь к Патриарху Тихону?" - ответил: "Я реально ощутил его святость".

Все соприкасавшиеся со Святейшим Тихоном поражались его удивительной доступности, простоте и скромности. Многие нечуткие или недальновидные люди не понимали его, злоупотребляли этими сторонами его души, готовы были видеть в нем "просто симпатичного" человека. А между тем здесь-то и проявляется истинная святость.

Будучи необыкновенно простым и скромным как в личной жизни, так и в своем Первосвятительском служении, Святейший Патриарх не терпел и не делал ничего внешнего, показного. Безропотно нес он свой тяжёлый крест, без какой бы то ни было позы, эффекта. Никогда не пытался выделить себя, не старался как-либо выскочить, непременно настоять на своем, исполнить во что бы то ни стало свою волю. Он был полон неподдельного, глубокого смирения и всецело предавал себя в волю Божию, благую и совершенную. Он стремился ее одну искать и исполнять, что неизбежно заставляло его отказываться подчас от своей человеческой воли, а подчас и от принятых решений. В последнем случае он мог давать повод своим врагам обвинять его в "безволии". Но он смотрел на жизнь не по- мирскому, а по разуму Божию, проявляя здесь свою истинную мудрость. Это и отличало его всегда как архиерея и человека. Этим он производил впечатление такой души, в которой живет и действует Христос. Одно из своих Патриарших воззваний Святейший Тихон закончил такими прекрасными словами: "Господь да умудрит каждого из нас искать не своего, но правды Божией и блага Святой Церкви!"

Своей жизнью Святейший Патриарх Тихон явил редкий облик христианина-монаха; он отличался глубокой религиозной настроенностью, духом целомудрия, смиренномудрия, терпения и любви. Это была воистину благодатная личность, жившая для Бога и Богом просветленная.

"Не напрасно носил он титул Святейшего,- писали о нем.- Это была действительная святость, величавая в своей простоте и простая в своем исключительном величии". "От Святейшего уходишь духовно умытым".

Великая любовь ко Христу, к Его Церкви и к людям проходила светлой полосой через всю жизнь и деятельность святителя. "Он был олицетворением кротости, доброты и сердечности",- кратко и верно охарактеризовал его епископ Августин (Беляев).

В обращении с людьми Святейший был безгранично ласков, приветлив, сострадателен. "Для молодых он был отцом, для взрослых - мудрым наставником и руководителем, и для всех вообще - другом",- отзывался о нем митрополит Петр (Полянский). "Молитвенник народный, старец всея Руси",- называли Патриарха. "Особенное впечатление на меня производила доброта Святейшего Тихона, и я всегда видел от него только ласку, внимание и любовь",- вспоминал один из близких ему людей.

Простой в быту, похожий на провинциального священника Патриарх на богослужении преображался, становился Великим Господином, Печальником и Молитвенником Русской Церкви. Торжественно и величественно, твердой походкой входил он в храм и возносился духом к высшему, горнему.

16 июля 1918 года в Успенском соборе Кремля Святейший молился у раки с мощами святителя Филиппа: "Первопрестольников преемниче, столпе Православия, истины поборниче, новый исповедниче, святителю Филиппе, положивый душу за паству твою, темже яко имея дерзновение ко Христу, моли за императора православнаго, за град же и люди, чтущия достойно святую память твою". В эту ночь в подвале Ипатьевского дома в Екатеринбурге по указанию большевистской власти было совершено злодейское убийство императора Николая II и его семьи. 19-го газета "Известия ВЦИК" объявила о заседании ВЦИК, одобрившем расстрел государя. Жена и дети бывшего императора, лживо сообщалось далее, живы-здоровы и отправлены в безопасное место.

Почти никто не решился публично осудить казнь царя. Но Патриарх, узнав об убийстве, в тот же день созвал совещание Соборного Совета, на котором решили безотлагательно в церкви Епархиального дома, где заседал Совет, совершить панихиду по убиенному императору. В протоколе совещания есть собственноручная приписка Святейшего: "Благословляю архипастырей и пастырей молиться о сем на местах".

А два дня спустя, в праздник Казанской иконы Божией Матери, он служил литургию в Казанском соборе, по соседству с Кремлем, занятым ВЦИК, и в переполненном храме произнес проповедь, ставшую исторической: "На днях совершилось ужасное дело: расстрелян бывший государь Николай Александрович, по постановлению Уральского областного совета рабочих и солдатских депутатов, и высшее наше правительство - Исполнительный комитет - одобрил это и признал законным. Но наша христианская совесть, руководясь словом Божиим, не может согласиться с этим. Мы должны, повинуясь учению слова Божия, осудить это дело, иначе кровь расстрелянного падет и на нас, а не только на тех, кто совершил его. Наша совесть примириться с этим не может, и мы должны во всеуслышание заявить об этом как христиане, как сыны Церкви. Пусть за это называют нас контрреволюционерами, пусть заточат в тюрьму, пусть нас расстреливают. Мы готовы все это претерпеть в уповании, что и к нам будут отнесены слова Спасителя нашего: "Блажени слышащии слово Божие и хранящии е!"

Опасаясь за жизнь архипастыря, Совет объединенных приходов Москвы организовал из безоружных горожан-добровольцев охрану Патриарших покоев на Троицком подворье. Договорились, что в случае ареста Патриарха надо будет ударить в набат - и со всех московских церквей польется колокольный звон, созывая народ. Затем крестные ходы двинутся к Троицкому подворью, а оттуда к месту заключения Святейшего и не разойдутся, пока он не будет выпущен.

Понимая, что, несмотря на все предосторожности, жизнь Святейшего все равно находится в опасности, Соборный Совет в тайном заседании избрал несколько заместителей, которые один за другим, в зависимости от того, будут ли они находиться в тот момент на свободе, должны заменить Патриарха в случае его насильственной смерти. Депутация членов Собора сообщила об этом святителю Тихону и посоветовала ему скрыться за границу, чтобы не повторить участь императора. "Бегство Патриарха,- ответил он,- было бы на руку врагам Церкви. Пусть делают со мною все, что угодно".

Вскоре началась настоящая травля Святейшего - допросы, обыски, перлюстрация писем. На него наложили контрибуцию в сто тысяч рублей. Но чем тяжелее становилось Патриарху, чем громче безбожие заявляло свои права на власть, тем теснее становилось в храмах. В них шли уже не только простолюдины, но и недавно смеявшиеся над религией студенты, врачи, профессора. И нередко именно они добивались теперь во ВЦИКе разрешения для Патриарха служить в той или иной церкви.

В своих посланиях святитель призывал народ к прекращению братоубийственной гражданской войны, осуждал террор, клевету, глумление над религией. В письме к Совету народных комиссаров он писал:
"Все, взявшие меч, мечом погибнут" (Мф. 26, 52). Это пророчество Спасителя обращаем мы к вам, нынешние вершители судеб нашего Отечества, называющие себя "народными" комиссарами. Целый год вы держите в руках своих государственную власть и уже собираетесь праздновать годовщину октябрьской революции. Но реками пролитая кровь братьев наших, безжалостно убитых по вашему призыву, вопиет к небу и вынуждает нас сказать вам горькое слово правды.

Захватывая власть и призывая народ довериться вам, какие обещания давали вы ему и как исполнили эти обещания? Поистине, вы дали ему камень вместо хлеба и змею вместо рыбы (Мф. 7, 9-10)...

Отказавшись защищать Родину от внешних врагов, вы, однако, беспрерывно набираете войска. Против кого вы их поведете? Вы разделили весь народ на враждующие между собою станы и ввергли его в небывалое по жестокости братоубийство... Никто не чувствует себя в безопасности; все живут под постоянным страхом обыска, грабежа, выселения, ареста, расстрела. Хватают сотнями беззащитных, гноят целыми месяцами в тюрьмах, казнят смертью, часто без всякого следствия и суда, даже без упрощённого, вами введённого суда. Казнят не только тех, которые пред вами в чем-либо провинились, но и тех, которые даже пред вами заведомо ни в чем не виноваты, а взяты лишь в качестве "заложников". Этих несчастных убивают в отместку за преступления, совершённые лицами не только им не единомышленными, а часто вашими же сторонниками или близкими вам по убеждениям. Казнят епископов, священников, монахов и монахинь, ни в чём не повинных, а просто по огульному обвинению в какой-то расплывчатой и неопределённой контрреволюции. Бесчеловечная казнь отягчается для православных лишением последнего предсмертного утешения - напутствия Святыми Тайнами, а тела убитых не выдаются родственникам для христианского погребения...

Соблазнив тёмный и невежественный народ возможностью лёгкой и безнаказанной наживы, вы отуманили его совесть и заглушили в нем сознание греха; но какими бы деяниями ни прикрывались бы злодеяния - убийство, насилие, грабёж всегда останутся тяжкими и вопиющими к небу об отмщении грехами и преступлениями... Мы знаем, что наши обличения вызовут в вас только злобу и негодование и что вы будете искать в них лишь повода для обвинения нас в сопротивлении власти. Но чем выше будет подниматься "столп злобы" вашей, тем вернейшим будет то свидетельством справедливости наших обвинений...

Ныне же к вам, употребляющим власть на преследование ближних и истребление невинных, простираем мы наше слово увещания: отпразднуйте годовщину вашего пребывания у власти освобождением заключённых, прекращением кровопролития, насилия, разорения, стеснения веры; обратитесь не к разрушению, а к устроению порядка и законности, дайте народу желанный и заслуженный им отдых от междоусобной брани. А иначе взыщется от вас всякая кровь праведная, вами проливаемая (Лк. 11, 50), и от меча погибнете сами вы, взявшие меч (Мф. 26, 52)".

Это письмо по инициативе Совета объединенных приходов Москвы было воспроизведено на гектографе в десятках тысяч экземпляров; распространялось оно и в тысячах рукописных списков. За пределами России под названием "Послание к Совету народных комиссаров" в пяти миллионах экземпляров письмо было отпечатано на русском языке. Кроме того, его опубликовали многие зарубежные газеты.

24 ноября 1918 года в квартире Патриарха был произведен обыск, а сам Святейший подвергнут домашнему аресту. На Троицком подворье теперь круглые сутки хозяйничали красноармейцы. Но вскоре большевики поняли, что арестом святителя настраивают против себя не только православных подданных, но и иностранные державы. Святейший был освобожден из-под стражи, и в праздник Рождества Христова москвичи вновь увидели его за богослужением в храме Христа Спасителя.

Время было страшное. Со всех епархий нескончаемым потоком текли к Патриарху телеграммы, письма, шли посланцы с рассказами, которые опасно доверить бумаге,- и отовсюду стон, мольбы о помощи. И он утешал малодушных, слёзно молил умерить свою алчность власть имущих, благословлял на крестный путь новомучеников Российских.

Каждый день приносил новые вести об истязаниях и казнях. Архиепископа Пермского и Кунгурского Андроника, прославившегося миссионерской деятельностью в Японии, заставили вырыть себе могилу и закопали живым. Его викария, епископа Соликамского Феофана, утопили в Каме. Архиепископа Черниговского Василия, по постановлению Священного Собора приехавшего в Пермь выяснить судьбу пермских мучеников, на обратном пути схватили и расстреляли. Епископа Тобольского и Сибирского Гермогена, последнего архиерея, благословлявшего Царских узников, утопили с камнем на шее в Тоболе. Епископа Сарапульского Амвросия, потребовавшего от комиссаров убрать из монастыря конный завод, пронзили в спину штыком. Епископа Петропавловского Мефодия убили, стараясь нанести штыковые раны в виде креста. Епископу Белгородскому Никодиму, прежде чем расстрелять, пробили голову железным прутом. Убитого епископа Нижегородского Иоакима повесили вниз головой на царских вратах кафедрального собора Севастополя.

Священнику Никольскому вложили в рот дуло маузера и со словами: "Вот мы тебя причастим" - выстрелили. Священника Дмитриевского поставили на колени, сначала отрубили ему нос, уши и, наконец, голову. В Херсонской епархии трех священников распяли на крестах. В городе Богодухове всех монахинь, не пожелавших уйти из монастыря, привели на кладбище к раскрытой могиле, отрезали им сосцы и живых побросали в яму, а сверху бросили тоже живого старого монаха и, засыпая землей, кричали, что справляется монашеская свадьба.

Знаменитого проповедника протоиерея Иоанна Восторгова вместе с епископом Ефремом и бывшими министрами расстреляли в Петровском парке в Москве. Убийцы-комиссары объявили это актом красного террора, объявленного после выстрела в Ленина и убийства Урицкого. Протоиерея Орнатского привели на расстрел с двумя сыновьями и спросили: "Кого сначала убить - вас или сыновей?" - "Сыновей". Пока расстреливали юношей, отец, став на колени, читал "отходную". Расстреливать священника взвод красноармейцев отказался. Отказались стрелять в молящегося коленопреклоненного старца и вызванные китайцы. Тогда к батюшке подошел юный комиссар и выстрелил из револьвера в упор.

В те дни Святейший писал: "...Чадца мои! Пусть слабостью кажется иным эта святая незлобивость Церкви, эти призывы наши к терпеливому перенесению антихристианской вражды и злобы, это противопоставление испытаниям и обычной человеческой привязанности к благам земли и удобствам мирской жизни христианских идеалов; пусть "невместимо", "жестоко" кажется обмирщенному пониманию радость, черпающая себе источник в страданиях за Христа,- но мы умоляем вас, умоляем всех наших православных чад не отходить от этой единственно спасительной настроенности христианина, не сходить с пути крестного, ниспосланного нам Богом, на путь восхищения мирской силы или мщения. Не омрачайте подвига своего христианского возвращением к такому пониманию защиты благополучия Церкви, которое бы унизило ее и принизило бы вас до уровня действий ее хулителей. Убереги, Господи, нашу Православную Русь от такого ужаса...

Одним порывом мщения навсегда запятнаешь себя, христианин, и вся светлая радость нынешнего твоего подвига - страдания за Христа - померкнет, ибо где тогда дашь ты место Христу...

О, воистину подвиг твой за Христа в нынешние лукавые дни перейдет в наследие и научение грядущим поколениям, как лучший завет и благословение: что только на камени сем - врачевании зла добром - созиждется нерушимая слава и величие нашей Святой Православной Церкви в Русской земле, и неуловимо даже для врагов будет святое имя ее и чистота подвига ее чад и служителей".

В 1919 году началась всероссийская кампания по вскрытию, то есть поруганию и уничтожению, святых мощей. Пытаясь спасти Лавру и почивающие в ней останки преподобного, Святейший написал Ленину. Но это письмо, а также неоднократные просьбы о личной встрече остались без ответа. В мае через управляющего делами Совнаркома В. Д. Бонч-Бруевича Патриарх вновь обратился к Ленину. Однако и на это обращение, как и на письма тысяч верующих, умолявших не осквернять прах великого угодника земли Русской, ответа не последовало. А малый Совнарком на своем очередном заседании постановил: "Жалобу гр. Белавина (патриарха Тихона) от 10 мая оставить без последствий... Закончить ликвидацию мощей Сергия Радонежского".

Вскоре Лавру отдали под электротехническую академию, курсы-школу и институт народного образования; ее храмы превратили в музей. В Свято-Троицкой церкви открыто лежали святые мощи преподобного Сергия, а рядом в шапках курили и хихикали новые насельники монастыря - учащаяся молодежь. И здесь же, преклонив колени у поруганной святыни, безмолвно молились отшагавшие сотни верст российские богомольцы.

"...Как призванные стоять на страже народных церковных интересов, священным долгом нашим почитаем оповестить всех духовных чад наших о ходе настоящего дела. Наш знаменитый историк Ключевский, говоря о преподобном Сергии и о значении его и основанной им Лавры, предвещал: "Ворота Лавры преподобного затворятся и лампады погаснут над его гробницей только тогда, когда мы растратим без остатка весь духовный нравственный запас, завещанный нам нашими великими строителями земли Русской, как преподобный Сергий".

Ныне закрываются ворота Лавры и гаснут в ней лампады. Что же? Разве мы уже не растратили внешнее своё достояние и остались при одном голоде и холоде? Мы только носим имя, что живы, а на самом деле уже мертвы. Уже близится грозное время, и, если не покаемся мы, отнимется от нас виноградник Царствия Божия и передастся другим делателям, которые будут давать плоды в свое время. Да не будет сего с нами. Очистим же сердце наше покаянием и молитвами и будем молить преподобного, дабы не покидал он Лавры своей, а "поминал стадо, еже собра мудре, не забывал, якоже и обещался, посещать чад своих" и всех чтущих память его",- писал Святейший.

В послереволюционной России свирепствовал голод. И борьбу с ним возглавило не государство, а общественная организация - Всероссийский комитет помощи голодающим3, организованный Патриархом. В него вошли врачи, адвокаты, писатели, учителя, многие из которых на себе в советских тюрьмах испытали муки голода. Совет народных комиссаров самоустранился от спасения своего народа, от деятельной помощи голодающим, перевалив бремя забот на плечи людей, которых еще вчера называл контрреволюционерами. Комитет развернул грандиозную работу. По его призыву на выручку несчастным пришли крестьяне и сельские кооператоры благополучных губерний, профсоюзы рабочих, солдаты Красной армии, милиционеры, русские эмигрантские организации...

В августе 1921 года Патриарх обратился с воззванием "К народам мира и к православному человеку":
"К тебе, Православная Русь, первое слово мое. Во имя и ради Христа зовет тебя устами моими Святая Церковь на подвиг братской самоотверженной любви. Спеши на помощь бедствующим с руками, исполненными даров милосердия, с сердцем, полным любви и желания спасти гибнущего брата...
К тебе, человек, к вам, народы Вселенной, простираю я голос свой. Помогите! Помогите стране, помогавшей всегда другим! Помогите стране, кормившей многих и ныне умирающей от голода...
К тебе, Господи, воссылает истерзанная земля наша вопль свой: пощади и прости; к Тебе, Всеблагий, простирает согрешивший народ Твой руки свои и мольбу: прости и помилуй. Во имя Христово исходим на делание свое: Господи, благослови".

И мир откликнулся на мольбу о помощи, хотя Советское правительство назначило непомерно высокую плату за провоз благотворительных грузов по своим дорогам. Даже враждебные России государства помогали голодающим, а в это самое время комиссары продавали хлеб за границу. Большевики старались занизить число голодающих, затушевать ужасы, переполнившие страну, чтобы не выглядеть перед миром убийцами своего народа.

Власти воспользовались ситуацией в стране, чтобы расправиться с Церковью. В январе 1922 года был издан декрет об изъятии музейного имущества. В газетах тотчас появились воззвания, в которых "представители голодающих" просили Советскую власть принять меры, чтобы излишнее церковное имущество пошло на борьбу с голодом. Пока разрабатывалась кампания по уничтожению Церкви, Патриарх Тихон в очередной раз обратился с воззванием о помощи голодающим:
"...Вы, православные христиане, откликнулись своими пожертвованиями на голодающих на первый наш призыв. Бедствие голода разрослось до крайней степени. Протяните же руки свои на помощь голодающим братьям и сестрам и не жалейте для них ничего, деля с ними кусок хлеба и одежду по заветам Христа. Учитывая тяжесть жизни для каждой отдельной христианской семьи вследствие истощения средств их, мы допускаем возможность духовенству и приходским советам, с согласия общин верующих, на попечении которых находится храмовое имущество, использовать находящиеся во многих храмах драгоценные вещи, не имеющие богослужебного употребления (подвески в виде колец, цепей, браслеты, ожерелья и другие предметы, жертвуемые для украшения святых икон, золотой и серебряный лом), на помощь голодающим..."

Авторитет Патриарха с каждым днем возрастал, его искреннее желание помочь погибающим усиливало доверие к Церкви. Храмы переполнялись молящимся народом. Безбожные властители не могли этого стерпеть, и 23 февраля ВЦИК принял постановление о принудительном изъятии церковных ценностей. Изъятие проходило грубо, с угрозой применения оружия, с попранием религиозных чувств верующих, с требованием сдавать богослужебные предметы, которые использовались при совершении таинств. В ряде случаев это порождало стычки верующих с представителями властей. Кроме того, многие прихожане не верили, что ценности пойдут на нужды голодающих.

И действительно, не было полного учета стоимости конфискованных предметов, не было возможности наладить их быструю и четкую продажу за продовольствие. Все золото и серебро свозили в Москву, и оно оседало в Государственном хранилище. Самые голодные губернии просили разрешить оставить у себя хоть немного золота, чтобы как можно скорее купить на него хлеб и спасти умирающих. Ответ Центра был один: всё в Москву, в Гохран.

Работа уездной комиссии по изъятию ценностей из соборного храма города Шуи Иваново-Вознесенской губернии закончилась кровопролитием. Было убито четверо, ранено десять человек из рабочих и крестьян окрестных деревень, пытавшихся оказать сопротивление. Повод для окончательной расправы с Церковью был найден. Ленин продиктовал письмо: "Мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий".

На московском процессе судили пятьдесят четырех священнослужителей и мирян, якобы оказавших сопротивление при изъятии церковных ценностей из московских храмов. Приговор подсудимым был вынесен Политбюро еще до окончания процесса: "Применить к попам высшую меру наказания". Патриарху предъявили два обвинения: препятствовал спасению жизни погибающих от голода и сочувствовал контрреволюционному движению в период гражданской войны. Но внезапно слушание дела, на котором Святейшему собирались вынести смертный приговор, отложили.

Весна 1922 года принесла Патриарху новые тяжёлые испытания. Советская власть выискивала малейшие поводы оклеветать Святейшего. Перлюстрировались его письма, в Троицкое подворье подсылались провокаторы, ГПУ, получив от правительства большие денежные суммы, отрабатывало тактику раскола среди духовенства.

6 мая, на следующий день после допросов в Московском ревтрибунале и ГПУ, Святейшему Тихону объявили, что отныне он находится под домашним арестом. Через 3 дня он обратился с прошением к председателю ВЦИК Калинину:
"Решением от 8 сего мая Революционного трибунала в Москве приговорено несколько, в том числе и духовных, лиц к высшей мере наказания (смертной казни) по "делу об изъятии церковных ценностей".

В силу определения Всероссийского Собора от 8 декабря 1917 г., § 2-й, имею долг печаловаться перед Вами о помиловании осуждённых, тем более что инкриминируемого послания они не составляли, сопротивления при изъятии не проявляли и вообще контрреволюцией не занимались".

В этот же день Патриарха вновь отконвоировали в ГПУ, вернулся он поздно ночью.

- Как там? - спросил измученный долгим ожиданием келейник.

- Уж очень строго допрашивали.

- А что же вам будет?

- Голову обещали срубить,- с обычным добродушием, хоть и печально ответил Святейший.

Через несколько дней чекисты увезли его в Донской монастырь и поместили под арестом в небольшом двухэтажном домике, рядом с надвратной церковью во имя Тихвинской иконы Божией Матери. Ему было запрещено совершать богослужения, посещать монастырские храмы, принимать посетителей, выходить из комнат. Лишь раз в сутки, в 12 часов дня, "заключенного Белавина" выпускали на прогулку на площадку в крепостной стене, откуда он благословлял пришедших и приехавших к нему со всей России богомольцев.

И днём и ночью Святейший находился под бдительной охраной чекистов и красноармейцев. Охранники сетовали: "Всем бы хорош старик, только вот молится долго по ночам - не задремлешь с ним". Одна из сотрудниц ГПУ, Мария Вешнева, в 1950-х годах написала воспоминания о пребывании Патриарха Тихона в заточении: "На дежурство мы приезжаем к девяти. В этот час Патриарх завтракает. У него очень строгий режим. Просыпается в шесть. Выходит на площадку и, обнаженный по пояс, делает гимнастику. Тщательно умывается. Долго молится. Завтракает. Всегда по утрам пишет. Прогуливается по комнате. Снова работает. За час до обеда, тепло одетый, выходит на стену. Прогуливается до башни и обратно. Мы за ним не выходим, наблюдаем из окна.

К этому времени двор заполняется народом. Это верующие ожидают его благословения. Патриарх время от времени подходит к краю стены и молча благословляет крестным знамением. Многие опускаются на колени. Матери поднимают детей. Все молча, разговаривать не положено.

В час обедает. До трёх отдыхает. В четыре "кушает чай", после чая садится за стол. Опять работает - пишет или читает. В пять обычно топим печи. Патриарх прогуливается по всем комнатам с кочергой и помешивает. Иногда мы сидим перед нашей печкой на лестничной площадке. Патриарх, красноармеец и я. Иногда печем картошку и тут же едим ее, душистую, хрустящую. Дружелюбно разговариваем.

Меня поражает его такт. Он умеет разговаривать свободно и живо, не касаясь никаких скользких тем. Я к нему в комнату никогда не захожу. А ребята подсматривают и говорят, что он очень долго стоит на коленях и иногда будто бы всю ночь.

Патриарх часто причащается. Он говорит мне, что ему необходимо принять "Святые Тайны". Я посылаю красноармейца в церковь. И вижу в окно, как идет священник в полном облачении, неся на голове чашу со Святыми Дарами, покрытую воздухами, а за ним часовой с ружьем. Священник проходит в покои. Мне "положено" идти за ним и наблюдать всю церемонию причащения. Я этого не делаю, посылаю парня.

С Лубянки Патриарх возвращается всегда очень утомлённым. А когда отдышится - пройдётся по всем комнатам, остановится в дверях дежурки и на меня посмотрит. Он ничего не говорит, только глаза у него улыбаются".

Постоянные допросы имели целью собрать как можно больше компрометирующего материала для готовившегося судебного процесса. В это время во ВЦИК сотнями доставлялись длинные свитки, усеянные подписями верующих, в которых выражалась одна просьба - выпустить Святейшего Тихона на свободу. Каждый поставивший свою подпись мог поплатиться головой. Многие священнослужители продолжали возглашать имя Патриарха за богослужением, что строжайше запрещалось Советской властью, приказавшей считать Святейшего "бывшим Патриархом".

Не довольствуясь арестом святителя, власти всячески старались взорвать Церковь изнутри. С этой целью был инспирирован церковный раскол - обновленчество. Отец Валентин Свенцицкий, еще в 1906 году разглядевший лик зарождающегося обновленчества, писал: "Современное церковное движение можно назвать либеральным христианством, а либеральное христианство - только полуистина. Душа, разгороженная на две камеры - религиозную и житейскую, не может целиком отдаться ни на служение Богу, ни на служение миру. В результате получается жалкая полуистина, теплопрохладное, либеральное христианство, в котором нет ни правды Божией, ни правды человеческой. Представители этого христианства лишены религиозного энтузиазма, среди них нет мучеников, обличителей пороков..."

Официальное начало обновленчеству положил "Всероссийский союз демократического православного духовенства и мирян", созданный в марте 1917 года. Главным качеством Союза было раболепие перед правительством, главной целью - захват церковной власти. Самая значительная из полутора-двух десятков обновленческих организаций осталась в истории под названием "Живая церковь". Живцы, как их называли православные священники, обвиняли Церковь в отрыве от народа. "Разобщение с действительной жизнью, презрение к ее нуждам и страданиям было основным грехом старого церковного быта и старого церковного мировоззрения",- говорили они.

В мае 1922 года в Москву из Петрограда прибыли главари живоцерковников - протоиерей Александр Введенский, священники Владимир Красницкий и Евгений Белков, псаломщик Стефан Стадник. Они явились к Патриарху и предложили ему снять сан, сложить с себя обязанности по управлению Церковью и передать бумаги, печать и прочее имущество им, представителям "Живой церкви". Святейший выпроводил незваных гостей за порог, сказав, что лишь Собор может лишить его сана.

Мало кто сомневался в эти дни, что Патриарх заточен навечно. Один за другим отрекались от своего архипастыря и переходили на сторону обновленцев епископы и священники - кто испугавшись за себя и близких, кто поверив клевете советских газет и журнала "Живая церковь", кто прельстившись выгодной должностью.

К 1923 году в ведении раскольников находилось уже 70 процентов православных приходов страны, чему, несомненно, способствовала политика властей. Обновленцам скостили налоги, в помощь им выделяли отряды милиции для освобождения храмов от причта и мирян, не желавших изменять Патриарху. ГПУ внимательно прислушивалось к пожеланиям живцов о применении репрессий к неугодному духовенству. И стоило какому-нибудь епископу заявить о своем непризнании ВЦУ, как он тотчас же попадал в тюрьму. Моральная нечистоплотность, доносы и даже шпионаж были неотделимы от обновленцев. Много позже чекист Тучков добрым словом вспоминал "тихоновцев" за их честность и принципиальность, а об обновленцах отзывался с нескрываемым презрением.

В августе 1922 года съезд "Живой церкви" провозгласил: отныне монахи вправе снять с себя монашеские обеты и жениться, российские монастыри повсеместно необходимо закрыть, как "орудия контрреволюционных организаций", а епископом может стать не только монах, но и женатый священник.

Еще будучи на свободе, Святейший хотел выполнить волю Собора 1917-1918 годов и в 1922 году созвать следующий Поместный Собор. Однако разрешения на это от гражданской власти он не получил. Зато обновленцам провести собор разрешили, и в апреле 1923 года в Москве открылся "второй поместный собор русской православной церкви", прозванный в народе лжесобором. Лжесоборяне занимались склокой, дележом камилавок и доходных приходов; приняли решение узаконить постановление "Живой церкви" о закрытии монастырей, ликвидации святых мощей, разрешении второбрачия священникам.

Обновленцы торжествовали: ведь их поддержала не только Советская власть и многие представители духовенства, но и некоторые восточные патриархи. Однако большинство народа не пошло в новую, "коммунистическую церковь". Во Владивостоке, например, все до единого храмы были в руках обновленцев, но церкви пустовали, а православные собирались и молились в переполненном гараже.

В мае 1923 года обновленцы разыграли трагикомический фарс с находящимся уже год в заключении Патриархом. Явившаяся в Донской монастырь делегация лжесоборян ознакомила Святейшего с постановлением "Собора" о лишении "гражданина Белавина" сана и монашества и настойчиво потребовала, чтобы он снял с себя одежды священника, "так как он в настоящий момент является мирянином". Патриарх, разумеется, отказался.

Еще в марте того же года святитель обратился в Верховный суд РСФСР: "Прошло уже более десяти месяцев, как я, поселившись в Донском монастыре вблизи храмов Божиих, лишен возможности посещать их и совершать богослужения. Едва ли нужно говорить о том, как такое лишение тяжело отзывается на верующем сердце, особенно в дни праздничные. Вот и теперь наступают великие дни Страстной седмицы и Святой Пасхи. Усердно прошу Верховный суд разрешить мне совершать богослужения в Донском монастыре хотя бы в последние дни Страстной и первые дни Святой Пасхи".

В левом верхнем углу Патриаршего письма красным карандашом за неразборчивой подписью было начертано: "Тов. Галкину на усмотрение. 4/1У". И бывший священник Петроградской епархии, а ныне известный деятель атеизма Галкин на том же прошении вывел синим карандашом: "Отклонено" - и размашисто расписался.

Знаменитый обвинитель на показательных судебных процессах 1920-х годов Крыленко похвалялся в газетах: "Судьба гражданина Тихона в наших руках, и вы можете быть уверены, что мы не пощадим этого представителя классов, которые в течение столетий угнетали русский народ". А следователь Вышинский сочинял обвинительное заключение, "за контрреволюционную деятельность" подводя Патриарха к высшей мере наказания - расстрелу. Но смерть не пугала святителя, тяжелее было жить и нести свой крест ради спасения Русской Православной Церкви от гонений и внутреннего раздора.

В страшные дни раскола, когда обновленцы готовились уничтожить вековые устои Православия, Патриарх был нужен Церкви. И 16 июня 1923 года он подписал заявление в Верховный суд РСФСР: "Обращаясь с настоящим заявлением в Верховный суд РСФСР, я считаю по долгу своей пастырской совести заявить следующее:
"Будучи воспитан в монархическом обществе и находясь до самого ареста под влиянием антисоветских лиц, я действительно был настроен к Советской власти враждебно, причем враждебность из пассивного состояния временами переходила к активным действиям, как-то: обращение по поводу Брестского мира в 1918 г., анафематствование в том же году власти и, наконец, воззвание против декрета об изъятии церковных ценностей в 1922-м. Все мои антисоветские действия, за немногими неточностями, изложены в обвинительном заключении Верховного суда. Признавая правильность решения суда о привлечении меня к ответственности по указанным в обвинительном заключении статьям Уголовного кодекса за антисоветскую деятельность, я раскаиваюсь в этих проступках против государственного строя и прошу Верховный суд изменить мне меру пресечения, т. е. освободить меня из-под стражи.
При этом я заявляю Верховному суду, что я отныне Советской власти не враг. Я окончательно и решительно отмежевываюсь как от зарубежной, так и внутренней монархическо-белогвардейской контрреволюции".

27 июня Патриарха освободили, но газеты писали, что трудящиеся могут не беспокоиться - следствие по делу "гражданина Белавина" продолжается. За каждым его шагом велось наблюдение, как и за близкими к нему людьми; вскрывались письма, шедшие на его имя через государственную почту, устраивались обыски. Верующие, опасаясь, что Святейшего тайно увезут в тюрьму, не спускали с него глаз. Днем и ночью в Донском монастыре толпился народ, надеясь, что в их присутствии святителя не посмеют тронуть.

Упрекавшим Патриарха в "соглашательстве с Советской властью" он отвечал: "Пусть погибнет имя мое в истории, только бы Церкви была польза". А англиканскому епископу Бюри, просившему разъяснений по поводу заявления в Верховный суд, Святейший напомнил слова апостола Павла: "Имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше; а оставаться во плоти нужнее для вас" (Флп. 1, 23-24). И добавил, что с радостью принял бы мученическую смерть, но судьба Православной Церкви лежит на его ответственности.

"Приспособленчество к Советской власти", за которое Патриарх претерпел поношения как от "левых", так и от "правых", выражалось в словах заявления "отныне я Советской власти не враг" и отказе от политической борьбы. Но обвинители забывали, что, написав заявление, святитель добился сохранения Патриаршества. К нему больше не обращались как к "бывшему патриарху" и его имя вновь беспрепятственно возносили за богослужением. При этом он отказался пойти на компромисс с чекистами, требовавшими изменить его титул на "Патриарха всего Союза Советских Социалистических Республик".

Святитель многого достиг и в подготовке организации и регистрации Синода и епархиальных управлений, без чего немыслима полноценная церковная жизнь. Благодаря его настойчивости многие священнослужители были выпущены из тюрем и возвращены из ссылок; временно прекратились судебные процессы и расстрелы духовенства.

Святейший стал совершать как явные, так и тайные возведения в сан епископа, как бы предчувствуя времена, когда из-за отсутствия архиереев могла прерваться преемственность в церковной власти. Он назначил себе преемников, чтобы в случае своей насильственной или естественной смерти не вызвать церковную смуту и блюсти Патриарший престол до созыва Поместного Собора. Благословил деятельность полуконспиративной Духовной академии для обучения будущих священнослужителей. Далеко не все начинания удалось ему довести до конца, но, как он сказал в ответ на письмо духовенства, "прошу верить, что я не пойду на соглашения и уступки, которые приведут к потере чистоты и крепости Православия". И российский народ верно понял жертву, принесённую ради Христа и Его паствы Всероссийским Патриархом, и поклонился ему до земли.

На следующий же день после выхода на свободу Святейший после более чем годового перерыва появился на людях - приехал на погребение глубоко почитаемого в Москве протоиерея Алексия Мечева. На Лазаревском кладбище Патриарх не вошел в церковь, так как в ней служили обновленцы. Он облачился на паперти, тем самым дав понять народу, что храм осквернён, и направился к свежей могиле, где и совершил панихиду по почившему старцу. 4 июля Патриарх читал акафист в Донском монастыре, а на следующий день служил там всенощную, 23-го совершал литургию в Сретенском монастыре, 24-го - всенощную в церкви Николо-Ваганьково, 25-го - литургию в церкви Иоанна Предтечи на Пресне, панихиду на Ваганьковском кладбище по архидиакону Розову и всенощную в церкви Спаса-на-Сенной, 26-го - литургию в Тихвинской церкви в Лужниках, 27-го - всенощную на Валаамском подворье, 28-го - литургию там же и всенощную в Донском монастыре, 29-го - литургию в церкви Петра и Павла в Лефортове... И так день за днем в простенькой рясе на известной всей Москве пролётке катил он из конца в конец города к своей многочисленной пастве. Повсюду его ждали с нетерпением...

Современник писал: "Говорят, что в храме Христа Спасителя в самое Рождество, отпразднованное там по новому стилю, было не более трехсот человек, а вот я был на престольном празднике в храме на Тверской, где служил всенощную Патриарх, так там было не менее 5000 человек, да столько же не вошло в храм за переполнением его. И что примечательно: трещал морозище, градусов 16, а ведь не все же 10000 живут поблизости от храма. Многие, значит, пришли или приехали издалека. Теперь попусту не разъездишься".

В скромную Патриаршую келию один за другим потекли епископы и священники, раскаявшиеся в переходе к обновленцам. Святейший Тихон не отталкивал их, но и не прощал всех гуртом. Он заставлял вчерашних раскольников перед лицом прихода приносить всенародное покаяние. Потом храм освящался кем-нибудь из архиереев и считался отторгнутым от "Живой церкви".

Еще в феврале 1918 года Совет народных комиссаров особым декретом принудил население России перейти на новый стиль. Лишь Православная Церковь в лице Всероссийского Собора отказалась от реформы календаря. Одним из настойчивых требований ГПУ к Патриарху по выходе его на свободу был переход Церкви на новый стиль летосчисления. Судя по всему, единственной целью подобной церковной реформы было посеять раздор среди верующих.

Протоиерей Михаил Польский вспоминает: "Архиепископу Илариону, ближайшему сотруднику Патриарха, агент власти говорил: "Уговорите Патриарха завести новый стиль. Неужели он не может сделать маленькой уступки власти? Если Советская власть завела этот стиль, то пусть и Церковь покажет, что она солидарна с нею". В то же время при встрече с другим архиереем этот же агент говорил: "Вы слышали, что Патриарх заводит новый стиль? Для чего это? Кому это нужно? Неужели вы согласитесь с ним? Отделитесь от Патриарха - вас вся Москва любит и за вами пойдет. Мы вас поддержим".

В конце концов, уступая настойчивости властей и введенный в заблуждение позицией восточных патриархов по отношению к новому стилю, Святейший обратился к православному народу с посланием о реформе церковного календаря. И буквально тут же был завален устными просьбами и письмами с мольбой не делать этого. Повинуясь пастве, Патриарх отменил свое решение и в заявлении от 30 сентября 1924 года тактично объяснил властям свой отказ следовать их требованию.

Постоянно, ежечасно Патриарх мучился вопросом: "Доколе можно уступать безбожной власти?" Где та грань, когда благо Церкви он обязан поставить выше благополучия своего народа, выше человеческой жизни, притом не своей - жизни верных ему православных чад? Незадолго до кончины он поведал о своих тяжёлых раздумьях первому кандидату в Местоблюстители Патриаршего престола митрополиту Казанскому и Свияжскому Кириллу. "Ваше Святейшество,- ответил только что вернувшийся из заточения митрополит,- о нас, архиереях, не думайте, мы теперь только и годны на тюрьмы". Через несколько дней, после допроса у чекиста Тучкова, митрополит Кирилл был вновь арестован и до своего расстрела в 1937 году больше не увидел свободы.

В другой раз в беседе с тюремным врачом Жижиленко, будущим епископом, Патриарх говорил о своих мучительных сомнениях по поводу дальнейших уступок Советской власти. По его словам, делая эти уступки, он убеждался, что предел требований власти лежит за пределами верности Христу и Церкви и что, по-видимому, единственная возможность для Церкви сохранить свою верность Христу - уйти в катакомбы, как первые христиане. Но понимал Патриарх Тихон и иное - архипастырю скрыться не дозволено, он должен нести свой крест до конца.

Несмотря на хитрости, запреты и угрозы представителей власти, люди каждодневно шли и шли к своему архипастырю. Одни по делам церковным, за получением письменных распоряжений, другие - ради Патриаршего благословения, третьи - за утешением в горе. Доступ к нему был свободный, келейник лишь спрашивал посетителей о цели прихода. Святейший для каждого находил ласковые слова, его простота, дружелюбность в беседе производили на всех сильное впечатление.

Почти ежедневно Патриарх продолжал совершать богослужения в московских храмах. Однажды во время божественной литургии, когда архидиакон со словами: "Со страхом Божиим..." - вынес из царских врат святую чашу, высокий мужчина в полумонашеском одеянии выхватил из-под одежды дубинку и с криком: "Тихон, мы убьем тебя!" - опустил ее на митрополита Петра, приняв его по ошибке за Патриарха. К счастью, удар пришелся только по плечу. Стоявшие рядом иподиаконы моментально обезвредили святотатца.

В декабре 1924 года тремя выстрелами в упор был убит келейник, секретарь и телохранитель Святейшего Яков Анисимович Полозов. Святитель взял его в свой дом мальчиком-сиротой, еще в Холмщине. Патриарх был потрясен циничным убийством близкого человека, четверть века заменявшего ему родного сына. Москвичи, даже не зная подробностей происшедшего, решили, что покушались на Святейшего и убитый пал жертвой своей преданности ему.

Люди вспоминали покушение на Патриарха, совершенное в день памяти первоверховных апостолов Петра и Павла 12 июля 1919 года. Тогда при выходе архипастыря из храма Христа Спасителя некая женщина ударила его ножом в бок. Патриарха спас кожаный пояс на подряснике, смягчивший удар ножа. Преступницу сумели задержать, но спустя четыре месяца Совнарсуд при участии безбожника Красикова постановил обвиняемую "от наказания освободить и озаботиться помещением ее в условия, наиболее соответствующие ее психическому состоянию".

Вскоре после похорон келейника Патриарх посещал его могилу на Донском кладбище, и в него выпустили две пули, но промахнулись. Однако очередное дерзкое покушение на его жизнь не прошло бесследно. "Святейший Тихон,- писал современник,- сильно ослабел и страшно переутомился. Он часто служит и ежедневно делает приемы. К нему едут со всех концов России. У него заведен такой порядок: он принимает каждый день не более пятидесяти человек, с архиереями говорит не более десяти, а с прочими не более пяти минут. Он сильно постарел и выглядит глубоким старцем. Около него нет ни Синода, ни канцелярии. Письменных распоряжений он избегает делать во избежание осложнений с властями".

Тяжкое бремя Патриаршества подорвало силы святителя. Пятидесятидевятилетний Патриарх, всю жизнь отличавшийся отменным здоровьем, почти ослеп и стал подвержен обморокам. Любящему, отзывчивому сердцу святителя крайне больно было переживать все церковные беды, и оно не выдержало. Начиная с 1924 года Патриарх стал настолько сильно недомогать, что в день Рождества Христова написал завещание, в котором согласно постановлению Священного Собора от 1918 года указал себе преемника по управлению Русской Церковью.

В январе 1925 года у него участились приступы "грудной жабы". Кроме того, обнаружилось, что неизвестные две ночи подряд пилили решетку на одном из окон его домика. Тогда Святейшего положили в частную лечебницу Бакуниных на Остоженке, чтобы, пока он будет лечиться, подыскать ему более спокойное жилище.

Находясь в клинике, Патриарх Тихон регулярно выезжал по праздничным и воскресным дням. В воскресенье 5 апреля, за два дня до своей кончины, несмотря на недомогание, он служил в церкви Большого Вознесения на Никитской. После богослужения почувствовал сильное раздражение горла, однако в остальном, по-видимому, чувствовал себя окрепшим и даже надеялся через несколько дней выйти из больницы, тем более что приближалась Страстная седмица. Но Господь судил иное.

7 апреля, в день Благовещения Пресвятой Богородицы, Патриарх прослушал всю праздничную службу, прочитанную ему келейником, посетовал навестившим его духовным детям на нездоровье, не позволившее ему совершить праздничное богослужение в Елоховской церкви. Еще за три часа до своей кончины он беседовал с навещавшими его лицами, живо интересовался ходом церковных дел, говорил о скором выходе из лечебницы. Принял митрополита Петра (Полянского) и имел с ним продолжительную беседу, после которой чувствовал себя очень утомлённым.

Вечером дежуривший при Патриархе послушник предложил ему прилечь, так как Святейший страдал бессонницей.

"Ночь все равно, Ваше Святейшество, вы проведете беспокойно",- сказал он.

Святитель ответил: "Теперь я усну... крепко и надолго... Ночь будет длинная, темная-темная..."

Около двенадцати часов после короткого забытья Патриарх спросил: "Который час?" Ему ответили. "Ну, слава Богу",- сказал он, точно этого часа и ждал, и стал креститься. "Слава Тебе, Господи, слава Тебе, Господи, слава Тебе..." - сказал он, занес руку для третьего крестного знамения и тихо отошел ко Господу.

Для Русской Церкви наступила длинная и темная ночь. Сорок мерных ударов колокола оповестили москвичей о всенародном горе. Весть о том, чего боялись все семь с половиной лет после восстановления Патриаршества, разлетелась по утреннему городу. На зданиях некоторых иностранных миссий в знак траура были приспущены флаги. Верующие останавливали друг друга на улице, передавая страшное известие. Люди не верили в естественную смерть Святейшего, зная, насколько неугоден он был властям. Одни уверяли, что его отравили, другие - что под видом обезболивания ввели смертельную дозу новокаина. Лишь единицы поддерживали официальную версию - смерть от приступа "грудной жабы".

В продолжение четырех суток день и ночь в Большом соборе Донского монастыря служились панихиды над телом усопшего, и день и ночь беспрерывно шел в собор верующий русский народ. Около миллиона человек пришло в эти дни попрощаться со своим Патриархом. Съехавшиеся со всей страны люди по пять-семь часов медленно продвигались в огромной, на полторы версты растянувшейся народной ленте и, войдя в храм, с благоговением целовали руку усопшего.

Погребение Святейшего Тихона совершилось 12 апреля, в Вербное воскресенье. Отпевание совершали 63 архиерея во главе с пятью митрополитами, в том числе Местоблюстителем Патриаршего Престола Высокопреосвященным Петром (Полянским), митрополитом Крутицким, и около 400 священнослужителей. Бесчисленное множество народа заполняло собор. Люди оставались там еще с вечера, и к 11 часам утра в собор пускали только священников. Колоссальные толпы запрудили не только всю территорию монастыря, но и прилегающую громадную площадь, и соседние улицы.

Лишь исключительным благоговением собравшихся к памяти почившего можно объяснить тот идеальный порядок, какой сохранили они, стоя 8-12 часов (а очень многие и почти сутки) в страшной тесноте и духоте, не видя и не слыша самого богослужения.

"Великому господину, Патриарху Москвы и всея России - вечная память!" - провозглашали, сменяя друг друга, священники. Двойным кольцом стояли вокруг гроба епископы и митрополиты. Многим из них вскоре предстояло идти вслед за Патриархом и тридцатью уже убитыми и восьмьюдесятью заключенными в тюрьмы архиереями.

9 октября 1989 года Архиерейский Собор Русской Православной Церкви причислил к лику святых первого русского Патриарха святителя Иова и одиннадцатого Патриарха святителя Тихона.

Три года спустя были обретены нетленные мощи Патриарха Тихона. Неповрежденными сохранились и его облачение, четки, панагия, нательный крестик и даже веточки вербы, положенные в гроб.

Память святителя Тихона празднуется 7 апреля, 9 октября и 18 ноября (день выбора на Патриарший Престол) по новому стилю.