О молитве Господней: Иже еси на небесех...
…Все — к Богу, к Небу, где живет Небесный Отец. Это слово — «Небесный» — приводит естественно и к покаянию: какой же я «небесный» «сын» истинно Небесного Отца?! Как я далек от Неба! И невольно от этого слова — «Небесный» — прокрадывается незаметно, но правильно дух смиренного сокрушения и покаяния о своей «земляности»... А вслед за тем, пожалуй, может прокрасться и лукавый дух; под видом сокрушения он хитро подставит уныние и малодушие: ты так далек от Неба, как «Небо от земли», и потому бесплодны твои возношения к Небу; Бог так высок и далек от тебя, что тебе и не стоит обращаться к Нему, чтобы не прогневать Его своими грехами... Но вот тут на помощь приходит то первое слово, которое произнес Спаситель: «Отче наш». Отец! Нет, Отец не бросит Своих детей, Отец Сам выбежит навстречу к кающемуся детищу... И тогда сердце опять наполняется надеждою, от которой так тепло стучит в него слово «Отец»...
И теперь мне кажется, что слова «Небесный» и «Отец» взаимно восполняют друг друга. Отец — это любовь, нежность, милость, прощение, попечение, надежда, радость. А Небесный — это святость, совершенство, чистота, надмирность, премирность Бога над всею тварью. Там как бы тепло, здесь — прохлада. А если образно сочетать их, то получится не разнеживающая, не расслабляющая земная горячность, а теплопрохлаждающая вечерняя заря. Так и поется про Спасителя на вечерне: «Свете тихий» при «свете вечернем». А в древности Бог явился прор. Илии в виде гласа хладна тонка, т. е. в веянии тихого ветра (3 Цар. 19, 12).
Ум и сердце все вращаются еще около «Отца нашего». Думалось: если бы даже вместо всей молитвы осталось лишь одно слово «Отец», и тогда в нем было бы сказано все прочее: остальные слова и прошения могут включиться в это святое имя. <…> Тогда вырывается это одно надежное слово — «Отче»... И все отдаешь за Его благую и всемогущую силу и любовь...
Митр. Вениамин (Федченков) |
