|
О молитве
Невозможно, поистине
невозможно, чтобы человек, молящийся с
должным усердием и постоянно призывающий
Бога, впал когда-нибудь в грех. Кто
воспламенил свой ум, возбудил душу,
переселился на небо и таким образом
призвал своего Господа; кто, вспомнив
о своих грехах, беседует с Ним о прощении
их и молит Его быть милостивым и
снисходительным,— тот, предаваясь такой
беседе, отлагает всякое житейское
попечение, окрыляется и становится выше
человеческих страстей. Не так источники
водные делают цветущими сады, как
источники слез, напояющие древо молитвы,
поднимают его на величайшую высоту и
поставляют молящегося пред Богом. От
этого-то зависит более всего и услышание.
В самом деле, у кого, в то время как тело
простерто на земле и уста бессмысленно
произносят слова, душа блуждает везде
— дома и на площади, тот может ли сказать,
что он молится пред Богом? Пред Господом
молится тот, кто вполне сосредоточил
свою душу и не имеет ничего общего с
землею, но переселился на самое небо и
изгнал из души всякий человеческий
помысел. Молящемуся должно молиться
так, чтобы, всецело сосредоточившись и
напрягши ум, призывать Бога со скорбной
душой, не умножая слов и не распространяясь
в молитве, а произнося немногие и простые
слова, потому что не от множества слов,
а от трезвости души зависит услышание.
И это можно видеть на примере Анны,
матери Самуила. Она говорит именно:
Господи Саваоф! если Ты призришь на
скорбь рабы Твоей… и дашь рабе Твоей
дитя мужеского пола, то я отдам его
Господу на все дни жизни его, [и вина и
хмельного не будет пить] и бритва не
коснется головы его (1 Цар. 1, 11). Много ли
здесь слов? Но так как она совершила эту
молитву со вниманием и трезвостию, то
достигла всего, чего желала: и испорченную
природу исправила, и заключенную утробу
отверзла, и себя привела в состояние
великого благодушия, пожав тучный колос
с бесплодного камня. [12–2–2]
Невозможно, поистине
невозможно, чтобы человек, молящийся с
должным усердием и постоянно призывающий
Бога, впал когда-нибудь в грех. Кто
воспламенил свой ум, возбудил душу,
переселился на небо и таким образом
призвал своего Господа; кто, вспомнив
о своих грехах, беседует с Ним о прощении
их и молит Его быть милостивым и
снисходительным,— тот, предаваясь такой
беседе, отлагает всякое житейское
попечение, окрыляется и становится выше
человеческих страстей. Не так источники
водные делают цветущими сады, как
источники слез, напояющие древо молитвы,
поднимают его на величайшую высоту и
поставляют молящегося пред Богом. От
этого-то зависит более всего и услышание.
В самом деле, у кого, в то время как тело
простерто на земле и уста бессмысленно
произносят слова, душа блуждает везде
— дома и на площади, тот может ли сказать,
что он молится пред Богом? Пред Господом
молится тот, кто вполне сосредоточил
свою душу и не имеет ничего общего с
землею, но переселился на самое небо и
изгнал из души всякий человеческий
помысел. Молящемуся должно молиться
так, чтобы, всецело сосредоточившись и
напрягши ум, призывать Бога со скорбной
душой, не умножая слов и не распространяясь
в молитве, а произнося немногие и простые
слова, потому что не от множества слов,
а от трезвости души зависит услышание.
И это можно видеть на примере Анны,
матери Самуила. Она говорит именно:
Господи Саваоф! если Ты призришь на
скорбь рабы Твоей… и дашь рабе Твоей
дитя мужеского пола, то я отдам его
Господу на все дни жизни его, [и вина и
хмельного не будет пить] и бритва не
коснется головы его (1 Цар. 1, 11). Много ли
здесь слов? Но так как она совершила эту
молитву со вниманием и трезвостию, то
достигла всего, чего желала: и испорченную
природу исправила, и заключенную утробу
отверзла, и себя привела в состояние
великого благодушия, пожав тучный колос
с бесплодного камня. [12–2–2]
из календаря "Год со святителем Иоанном Златоустом"
|
