|
О Священном
Писании Нового Завета
Где писал каждый из
евангелистов — этим вопросом заниматься
нам нет особенной нужды; но что они не
противоречили друг другу, это мы
постараемся доказать во всем нашем
толковании. Если ты обвиняешь их за
разногласие, то делаешь не что иное, как
заставляешь их говорить одними и теми
же словами и употреблять один и тот же
способ выражения. Я не говорю уже о том,
что и многие из величающихся знанием риторики
и философии, написав много книг об одних
и тех же предметах, не только разногласили,
но и противоречили друг другу,— иное
ведь дело — разногласить, другое дело
— противоречить... Но вот о чем охотно
спросил бы я: как заслужили веру
разногласящие писания? Как они одержали
победу? Как могли заслужить удивление,
веру и славу по всей вселенной люди,
противоречившие один другому? Свидетелями
их проповеди были многие; многие притом
были врагами и противниками.
Написав Евангелия, они
не скрыли их в одном уголке вселенной,
а распространяли их всюду, на суше и
море, в слух всех; как и теперь, они
читаемы были и в присутствии врагов, и
ничто из сказанного в них никого не
соблазняло. И вполне естественно, потому
что все во всех производила и совершала
Божественная сила. Иначе каким образом
мытарь, рыбарь неученый могли бы так
мудрствовать? Чего некогда языческие
мудрецы не могли и во сне представить,
о том они проповедуют с великой
уверенностью и убедительностью, и не
только при жизни, но и по смерти,— не
двум, не двадцати человекам, не сотням,
не тысячам и десяткам тысяч, а (целым)
городам, племенам и народам, суше и морю,
Греции и странам варварским, земле
обитаемой и пустыне, возвещая учение,
много превышающее наше естество. Оставив
земное, они говорят только о небесном,
предлагают нам другую жизнь и новый
образ жизни, иное богатство и иную
бедность, иную свободу и иное рабство,
иную жизнь и смерть, иной мир, иной устав
жизни — все иное. [7–1–1–4]
***
И ты не можешь сказать,
что учение этих рыбарей было для всех
удобоприемлемо потому, что оно маловажно
и низко. Нет, оно даже гораздо возвышеннее
учения философов. О девстве, например,
даже об имени таком те не могли и во сне
подумать, равно как ни о нестяжательности,
ни о посте, ни о какой другой высшей
добродетели. Между тем наши учителя не
только похоть искореняют, не только
действие (преступное) подвергают
наказанию, но осуждают и бесстыдный
взгляд, и оскорбительные слова, и
непристойный смех, и одежду, и поступь,
и крик, простирают строгость даже до
самого малейшего. По всей
вселенной они насадили семена девства.
О Боге и вещах небесных
они внушают такие понятия, какие никому
из философов никогда не могли и на ум
прийти... И, однако, такое высокое учение
(апостолов) было принято и заслужило
веру, процветает доселе и возрастает с
каждым днем, а учение философов отжило,
погибло, исчезло легче паутины... Вот
почему кроме бесстыдства оно представляет
много темного и трудного для уразумения.
Что может быть смешнее, например, того
учения, в котором философ, потратив
тысячи слов на то, чтобы показать, что
такое справедливость, все еще старается
разъяснить этот вопрос в длинной и
крайне неясной речи? Если бы он указал
что-нибудь и полезное, то для жизни
человеческой и это осталось бы совершенно
без пользы. В самом деле, если бы
земледелец, или ваятель, или плотник,
или кормчий, или другой кто-нибудь,
питающийся трудами рук своих, вздумал
отстать от своего занятия и честных
трудов, чтобы потратить многие годы на
изучение того, что такое справедливость,
то, прежде чем узнать это, он ради этой
самой справедливости изнурил бы себя
постоянным голодом и погиб бы, окончил
бы жизнь свою насильственною смертью,
так и не научившись ничему полезному.
А наше учение не таково. В кратких и
ясных словах Христос научил нас, в чем
состоит и справедливое, и честное, и
полезное, и всякая вообще добродетель.[7–1–1–5]
Из календаря "Год со святителем Иоанном Златоустом"
|
