Наследие преподобного Сергия Радонежского

Мир приходил к монастырю с пытливым взглядом, каким он привык смотреть на монашество, и если его не встречали здесь словами «приди и виждь», то потому, что такой зазыв был противен Сергиевой дисциплине. Мир смотрел на чин жизни в монастыре преподобного Сергия, и то, что он видел, быт и обстановка пустынного братства поучали его самым простым правилам, которыми крепко христианское общежитие. В монастыре все было бедно и скудно… Но все дружны между собой и приветливы к пришельцам, во всем следы порядка и размышления, каждый делает свое дело, и все молятся после работы; во всех чуялся живительный огонь без искр и вспышек, который обнаруживался живительной теплотой, обдававшей всякого, кто вступал в эту атмосферу труда, мысли и молитвы. Мир видел все это и уходил ободренный и освеженный, подобно тому, как мутная волна, прибивая к прибрежной скале, отлагает от себя примесь, захваченную в неопрятном месте, и бежит далее светлой и прозрачной струей…

Пятьдесят лет делал свое тихое дело преподобный Сергий в Радонежской глуши; целые полвека приходившие к нему вместе с водой из его источника черпали в его пустыне утешение и ободрение и, воротясь в свой круг, по капле делились им с другими. Никто тогда не считал гостей пустынника и тех, кого они делали причастниками приносимой ими благодатной росы,— никто не думал считать этого, как человек, пробуждающийся с ощущением здоровья, не думает о своем пульсе. Но в конце жизни преподобного Сергия едва ли вырывался из какой-либо православной груди на Руси скорбный вздох, который бы не облегчался молитвенным призыванием имени святого старца. Этими каплями нравственного влияния и выращены были два факта, которые легли среди других основ нашего государственного и общественного здания и которые оба связаны с именем преподобного Сергия...

...Один из этих фактов — великое событие, совершившееся при жизни преподобного Сергия, а другой — целый сложный и продолжительный исторический процесс, только начавшийся при его жизни… Событие состояло в том, что народ, сто лет привыкший дрожать при одном имени татарина, собрался наконец с духом, встал на поработителей и не только нашел в себе мужество встать, но и пошел против татарских полчищ в открытой степи и там повалился на врагов несокрушимой стеной, похоронив их под своими костями.

Чувство нравственной бодрости, духовной крепости, которое преподобный Сергий вдохнул в русское общество, еще живее и полнее воспринималось русским монашеством. В жизни русских монастырей со времени Сергия начался замечательный перелом: заметно оживилось стремление к иночеству. В бедственный первый век ига это стремление было очень слабо: за сто лет (1240–1340) возникло каких-нибудь три десятка новых монастырей. Зато в следующее столетие, когда Русь начала отдыхать от внешних бедствий и приходить в себя, из куликовского поколения и его ближайших потомков вышли основатели 150 монастырей. Таким образом, русское монашество было точным показателем нравственного состояния своего мирского общества: стремление покидать мир усиливалось не оттого, что в миру скоплялись бедствия, а по мере того, как в нем возвышались нравственные силы. Это значит, что русское монашество было отречением от мира во имя идеалов, ему непосильных, а не отрицанием мира во имя начал, ему враждебных. Впрочем, исторические факты здесь говорят не более того, что подсказывает сама идея иночества.

Эта связь русского монастыря с миром обнаружилась и в другом признаке перелома, в перемене самого направления монастырской жизни со времени преподобного Сергия...

...До половины XIV века почти все монастыри на Руси возникали в городах или под их стенами; с этого времени решительный численный перевес получают монастыри, возникавшие вдали от городов, в лесной глухой пустыне, ждавшей топора и сохи. Так к основной цели монашества — к борьбе с недостатками духовной природы человека присоединялась новая борьба — борьба с неудобствами внешней природы.

Колонии Сергиевой обители — монастыри, основанные учениками Преподобного или учениками его учеников, составляли почти четвертую часть всего числа новых монастырей… и почти все эти колонии были пустынные монастыри подобно своей митрополии. Но, убегая от соблазнов мира, основатели этих монастырей служили его насущным нуждам. До половины XIV века масса русского народа, сбитая врагами в междуречье Оки и верхней Волги, робко жалась здесь по немногим расчищенным среди леса и болот полосам удобной земли. Татары и Литва запирали выход из этого треугольника на запад, юг и восток. Оставался открытым путь на север и северо-восток за Волгу…

Монах-пустынник и пошел туда смелым разведчиком. Огромное большинство новых монастырей с половины XIV века возникло среди лесов Костромского, Ярославского и Вологодского Заволжья: этот волжско-двинский водораздел стал Северной Фиваидой православного Востока. Многочисленные лесные монастыри становились здесь опорными пунктами крестьянской колонизации: монастырь служил для переселенца-хлебопашца и хозяйственным руководителем, и ссудной кассой, и приходской церковью и, наконец, приютом под старость. Ради спасения души монах бежал из мира в заволжский лес, а мирянин цеплялся за него и с его помощью заводил в этом лесу новый русский мир. Так создавалась Верхневолжская Великороссия дружными усилиями монаха и крестьянина, воспитанных духом, который вдохнул в русское общество преподобный Сергий.

 Василий Ключевский