«Я всегда пела с мыслью
о Боге»
Нина
Николаевна Терентьева известна в Росси и за рубежом как оперная певица с
уникальным тембром голоса, одна из самых выдающихся меццо-сопрано на мировой
оперной сцене. Народная артистка России, солистка Большого театра,
исполнительница более 30 блестящих партий, среди которых: Марфа («Хованщина»),
Марина Мнишек («Борис Годунов»), Полина («Пиковая дама»), Весна («Снегурочка»),
Любаша («Царская невеста»), Любава («Садко»), Амнерис («Аида»), Эболи («Дон Карлос»),
Азучена («Трубадур»), Ульрика («Бал-маскарад») и др. Много и успешно
гастролировала за рубежом, неоднократно принимала участие в постановках театров
Метрополитен Опера, Ла Скала и других. Можно долго перечислять ее титулы и
достижения.… Но мы знаем ее еще и как прихожанку Московского Подворья
Троице-Сергиевой Лавры, глубоко верующего человека. Об этой стороне ее жизни, известной
не всем поклонникам ее таланта, а также о творчестве, искусстве, вере, мы
беседуем с Ниной Николаевной.
– Нина Николаевна, такие понятия, как вера
и искусство, не всегда легко и гладко сочетаются в сознании людей. Получается
ли у Вас органично соединить их в своей жизни? Как Ваша вера выражается,
реализуется в Вашей работе?
– Когда
человек православный, это всегда видно на сцене. У нас есть несколько человек
глубоко верующих – они по-другому все преподносят. У православных есть какой-то
стержень, глубина. Нечто такое, чего люди могут и не понимать, но это их очень
трогает. Мы же пропускаем все через душу, ум и сердце. И я чувствую, что это
очень действует на зрителя. Например, когда я пела Любашу в «Царской невесте»,
пела о ее трагической судьбе, в зале все плакали. Потому что я пропускаю все
через любовь. А это и есть пение для Бога.
Каждого
своего персонажа, каждую свою героиню я люблю, нахожу в ней что-то, за что ее
можно полюбить. Вот, казалось бы, Далила – подвела Самсона под смерть, обманула
его! Но она боролась за свою Родину, защищала какой-то высший для нее идеал. Каждый
верующий исполнитель пытается проникнуть, понять человека,
образ которого он воплощает на сцене,
душу которого он должен открыть. А вера в Бога объясняет многие поступки,
страсти. Единственный персонаж, в котором я не нашла ничего положительного –
это Кармен. Это роль, которую я всегда отказывалась петь. Пела немного в
Большом театре, когда была постановка, но потом всегда отказывалась от этой
роли.
Как-то
мы разговаривали с одним итальянским дирижером, который работал с такими
звездами как Мария Каллас, Тената Тебальди, Марио дель Монако. Аристократ, очень
много повидавший, много слышавший, уже немолодой человек. И он говорит: «Нина,
в Вас есть что-то такое, чего ни у кого нет». А я отвечаю: «Да, это православие».
– А в чем, по-вашему, эта
необыкновенность, которую дает православие? Вы ведь и сами много гастролировали
за рубежом, общались со многими талантливыми людьми других культур и религий.
Таланты ведь есть везде…
– На западе
главное – это расчет. Душа? А сколько это стоит? А мы все-таки старались
выбирать то, что не повредит душе, многие исполнители отказывались от
постановок, где надо было раздеваться или какие-то мерзости изображать. А ведь
многие талантливые люди ради денег соглашаются на любые «эксперименты». На
Западе это не считается ничем особенным, это нормально. В первую очередь –
«сколько мне за это заплатят?»
Безусловно,
я тоже зарабатывала деньги на гастролях. Но Кармен я все-таки не пела. А после
спектакля «Бал-маскарад», где я пою колдунью, всегда исповедовалась. И Шаляпин
после Мефистофеля исповедовался.
– Говорят, что каждый человек может
послужить Богу на том месте, на которое он поставлен. Чувствуете ли Вы, что
своим даром служите Богу?
– Мне говорили, что моя профессия – это не Божье дело, а
скоморошничанье, развлечение людей. А я не могла согласиться, ведь не
скоморошничаю, а заставляю их плакать, сострадать. И, чтобы разрешить этот
вопрос, я поехала в Лавру, там был тогда батюшка о. Илья. Я ему все рассказала
и задала мучавший меня вопрос. А он спрашивает: «А что там, в опере,
раздеваются, пляшут?» – «Да нет, там исторические сюжеты. Конечно, страсти,
любовь, измена, человеческие переживания. Но это исторические события. Это классическая
музыка». И он говорит: «Ну, классическая музыка от Бога. Бог зачем-то тебе
талант дал. Пой!»
– У Вас ведь был также и опыт пения в
храме? Какие впечатления он оставил?
– Да, это было на Московском Подворье Троице-Сергиевой Лавры. Его настоятелем
тогда был игумен Лонгин, ныне митрополит Саратовский и Вольский. По его просьбе
я несколько раз пела на великие церковные праздники вместе с замечательным
хором Подворья под руководством регента Владимира Александровича Горбика. И волновалась я при этом гораздо
больше, чем когда пела в Метрополитен Опера! Ведь здесь поешь перед Богом, Он
совсем рядышком, здесь я пела у Него в доме. И Он меня поддерживал. Получалось
красиво. Это очень волнительно, но и большая радость.
Я
всегда пела с мыслью о Боге. Помню, как я пела Амнерис в опере Дж. Верди «Аида» в Италии на Арене ди Верона – всемирно известной
концертной площадке под открытым небом в античном римском амфитеатре,
построенном около двух тысяч лет назад. Это было очень яркое ощущение: луна,
звезды, небо такое красивое, и я буквально пою на небо! Пою Богу. И так
спокойно становится, и уверенность, что я не одна, что мне помогут.
– Если классическая музыка от Бога, то что
Вы скажете о современном искусстве?
– Культура сейчас осатанела. Делается все, чтобы ее унизить, исказить
замысел композитора и извратить смысл
произведения. Сейчас как в нашей стане, так и за рубежом наравне со
зрителями страдают и артисты
драматических и оперных театров. Страдают от извращенцев режиссеров-постановщиков,
работающих в тандеме с директорами театров, целенаправленно уничтожающих высокую культуру, делая из ее низкопробный, пошлый, одноразовый
продукт, который наносит огромный вред
душе человека. И в театр драматический я уже не пойду, разве что в Малый, где
Соломин еще держит классику.
– Как же сегодняшним молодым талантам
найти и сохранить внутренний стержень, удержаться от «мерзостей», о которых Вы
говорили?
– Очень
трудно. Они в полном душевном смятении. Сейчас
сохранить душу молодежи гораздо труднее. Пожалуй, времена пострашнее, чем были
после революции. Тогда хотя бы было ясно и понятно – этот человек разрушает церкви, а этот служит Богу. А сейчас Церкви не взрывают, но
пытаются уничтожить ее изнутри, порочат ее. А мы доверчивые, легковерные.
Сейчас
самое главное – это семья. Как мы общаемся с детьми? Поел, поспал, сделал уроки.…
А с детьми надо разговаривать, читать, рассказывать о Боге. Тогда их труднее
будет сбить с пути. Надо, чтобы они еще в детстве очень полюбили Бога. Но и не
переборщить с Церковью, не таскать насильно, подходить ко всему с головой.
Надо, чтобы вера была радостной.
Я
считаю, что многое зависит еще и от рода, насколько в роду были люди, близкие к
Богу. Если это первое поколение, если нет корня, то очень трудно. В моей семьей
были очень богомольные предки, и это очень важно. Моя двоюродная бабушка была
монахиня – ушла в 14 лет в монастырь. По папиной линии в роду был священник. Моя
родная сестра – монахиня на
Пюхтицком подворье.
Конечно,
Богу все возможно. Он может и из камня сделать детей Авраама. Но если в роду
есть богомольцы, они же молятся за нас и на том свете. Тогда уже трудно уйти с
этой дороги. Мне кажется, имеет значение, насколько глубоко человек
воспринимает Бога. «Вышел сеятель сеять…» - помните притчу? Упало при дороге и
не взошло... Есть души, как бы закрытые слоем панциря. Им труднее удержаться на
правильном пути.
Сама я не была воспитана в вере. Мы соблюдали какие-то традиции,
красили яйца на Пасху, но никогда не были в Церкви, не молились. Однако в 11
лет со мною произошел такой случай. Была Пасха, и в моей душе вдруг что-то
такое поселилось, я почувствовала, что ужасно хочу в церковь, просто умираю! Я
собралась и побежала. До сих пор помню это чувство, что я как будто летела над
землей – так мне туда хотелось. Пришла, отстояла службу, ничего не понимала,
конечно. После службы бабушки стали давать мне пасхальные яички. Помню, на
обратном пути о камень разобью и ем эти яички…
Потом,
со временем, уже сестра, с помощью Божией, постепенно нас всех привела к вере.
Но такого, как тогда, в 11 лет, больше со мной не было. Этого ощущения, когда
ничего больше не нужно, когда ничего больше не видишь и не слышишь! Когда Бог
хочет призвать к Себе, этому сопротивляться невозможно.
Беседовала Светлана Ладошкина
|