Текст: Грегори Л. Фриз - профессор Университета Брандеса (США)

(Статья в окончательном варианте опубликована в "Филаретовском альманахе №4" ПСТГУ)

Митрополит Филарет, московский святитель с 1821 по 1867, выдающаяся личность в истории Русской православной Церкви девятнадцатого века. Он был необычайно плодовитым писателем: крупный богослов и катехизатор, он не только оставил бесчисленные резолюции по отдельным вопросам для своей епархии, но и написал оказавшую значительное влияние памятную записку для Св. Синода практически по всем основным проблемам, стоявшим перед Церковью в то время.

 Его деятельность в этом направлении не прекратилась и после его ухода из Синода и возвращения к повседневному управлению Московской епархией. Митрополит Филарет вёл активную переписку, как со священством, так и с мирянами, высказывая свои взгляды по многим вопросам. Лишь на склоне дней ухудшившееся здоровье оказало влияние на его работоспособность и не позволяло столь активно участвовать в церковных делах.[1]

Несмотря на свою значимость, митрополит Филарет не получил должного внимания со стороны исследователей. Еще при его жизни не было никакой ясности относительно взглядов и принципов митрополита среди исследователей: многие его современники были склонны относить митрополита Филарета к крайним консерваторам, другие (по донесению  тайной полиции от 1832 года) считали его потенциальным революционером: «Приближенное ему духовенство и вся Москва одинакового мнения, что Филарет не привержен к престолу, что он республиканец и своим влиянием на подчиненных опасен»[2]. Исследования, появившиеся в первые десятилетия после его смерти, не отличались должным научным уровнем и в своём большинстве стремились к кодификации высказываний митрополита Филарета по определённым вопросам, таким, как отношения церкви и государства, семья, проповедь.[3] В советское время исследование не велось по понятным причинам.[4] Затем, наконец, оно было возобновлено,[5] но многое ещё предстоит сделать в этом направлении как тематически, так и эмпирически. У нас нет даже полноценного академического издания его колоссального архивного наследия, куда бы вошли не только известные (хотя при этом недостаточно используемые) его личные архивные фонды[6], но также множество трудов, разбросанных по многочисленным государственным и частным архивам, включая архив епархиальной консистории и архивы Синода, Обер-прокурора Синода и множество других. [7] Предположение о том, что почти все работы митрополита Филарета изданы является крайне ошибочным.[8]

Хотя некоторые публикации трудов митрополита Филарета представляют ценность (к примеру, шеститомник под редакцией архиепископа Саввы (Тихомирова), в большинстве изданий приводятся отдельные резолюции и памятные записки для Синода вне контекста, который крайне важен в данном случае. Мало того, в этих публикациях отсутствуют черновики и окончательные варианты,  которые могли бы показать развитие мысли святителя, обозначить его приоритеты. Эти издания даже не всегда достоверны, особенно те, которые относятся к последним годам жизни митрополита, когда его почерк сильно ухудшился (он сам извинялся: «Простите, что пишу неразборчивою рукою. Немоществую!»),[9] и опубликованные тексты содержат по этой причине пропуски.[10] Одним словом, несмотря на значительное количество опубликованных трудов, у нас до сих пор нет основательного, полного академического издания трудов святителя Филарета.

Критические замечания существуют в отношении многих аспектов трудов митрополита Филарета, но особенно серьёзны они по вопросу, имевшему крайнюю важность в девятнадцатом столетии - проблеме старообрядческого раскола.[11] «Раскольничий» вопрос отличался сложной многосторонностью; он касался как роста числа раскольников, так и политики Церкви и государства по решению этой проблемы. Существует множество публикаций по этой проблеме, но это всё неполные издания ненаучного характера, без какого-либо внимания к контексту.[12] Второстепенная литература является здесь значительной - к примеру, монография Василия Беликова об отношении Филарета к проблеме раскола .[13] Но этот труд ограничен печатными источниками, отличается отсутствием широкого взгляда на проблему (а именно - отсутствием контекста, осведомлённости по вопросу раскола и осознания растущей важности этого вопроса) и не является по сути историческим трудом, так как систематизирует высказывания митрополита Филарета без учёта меняющейся исторической обстановки. Для того чтобы понять, какие меры святитель Филарет пытался предпринять в отношении раскола, необходимо извлечь его архивы, поместить его деятельность в границы исторического контекста и рассмотреть, как эта деятельность соотносилась с направлением церковной и государственной политики того времени. 

Настоящая  работа рассматривает позицию митрополита Филарета по вопросу раскола в дореформенный период (1825- 1855)[14] и основывается на многочисленных печатных и архивных источниках. Здесь утверждается, что:

(1) проблема раскола стала значительной в дореформенный период, так как совершенно очевидно возросла численность учтённых староверов;

(2) растущая опасность раскола (несмотря на попытки его подавления) вызвала особое беспокойство со стороны государственной власти;

(3) церковные иерархи оказались перед лицом двойного кризиса - угрожающий рост раскола и нарастающее недовольство со стороны государственной власти;

 4) Митрополит Филарет неизменно придерживался двух основных принципов - преимущества пасторского (а не полицейского) подхода и необходимости отстаивать самостоятельность Церкви. Последняя задача определяет Филарета как «церковника» - того, кто в первую очередь предан интересам Церкви и стремится противостоять вмешательству государственных властей («государственников»).[15] В сущности, митрополит Филарет мало верил во всемогущество закона и государственных мер; вернуть людей из раскола было, по его мнению, задачей пастырей, действующих независимо от светского государства.

Митрополит Филарет: Пастырь и церковный деятель

Пётр Великий и его непосредственные приемники на троне применяли серьёзные меры для сдерживания раскола, но эта политика изменилась коренным образом в 1760-х. В частности, Екатерина Великая проповедовала веротерпимость и сняла ограничения, существовавшие ранее в отношении раскольников. Особую значимость представляет её решение в начале 1770-х позволить основание Преображенского (беспоповцы) и Рогожского (поповцы) кладбищей в Москве, что изначально было сделано для захоронения раскольников, умерших от бубонной чумы 1771 года. Сменившие её на троне Павел и Александр I продолжили эту политику, что привело к дальнейшему сокращению финансовых и прочих взысканий с раскольников и позволило им строить неосвящённые молельные для удовлетворения духовных запросов различных раскольничьих групп.[16] В 1800 г. решением Св. Синода была основана единоверческая церковь, таким образом раскольники могли соблюдать богослужения собственного обряда, исповедуя при этом верность Церкви и царю. Все эти уступки ничего не принесли: раскольники приобрели ещё больше последователей. Если в 1740 году в Российской Империи было зарегистрировано всего 9.819 [17] раскольников, в 1799 их число увеличилось до 84.150, а к 1825 году достигло 273.289 человек.[18]

Когда Николай I восшёл на трон в 1825 году, царское правительство исполнилось решимости прекратить неуклонный рост раскольников. Власти полагали, что благодаря веротерпимости раскольники не только не стали более послушными, но, напротив, осмелели и восприняли уступки как проявление слабости со стороны государства или даже косвенного признания их «правоты». Архиепископ Анатолий (Максимович), управляющий Сибирской епархией выразил распространённое среди священства мнение: «Мне случалось слышать от них (раскольников – Г.Ф.), будто и правительство уже уверилось, что их сторона правая. Так они разумеют снисхождение правительства».[19] Это был «век революций», прокатившихся по Европе, и правительство Николая, по сравнению со своими предшественниками, гораздо острее ощущало политический смысл раскола, особенно в отношении раскольников  радикального, беспоповского толка, которые отказывались присягать на верность царю. Николай I и высокопоставленные лица его правительства являлись к тому же носителями политического настроения, преобладавшего в постнаполеоновской, реставрационной Европе и осознавали необходимость обновления института религии как оплота против опасности революционного переворота.

Таким образом, Николаевский режим преследовал совершенно другую политику в отношении раскола. Правительство мирилось с построенными ранее молельными, но строго запрещало создание новых, энергично преследовало и подвергало наказаниям виновных в вовлечении в раскол.[20] Особенностью николаевской эпохи является создание секретных комитетов по делам раскольников в тех епархиях, где раскольники проявляли особую активность; эти приказы были средством, благодаря которому Церковь и государство, оставаясь разделёнными в сфере задач преодоления раскола,  могли совещаться и сотрудничать.[21]

Хотя правительство Николая сделало ставку на «суровые меры» для преодоления раскола, митрополит Филарет видел преимущество не в полицейских мерах, а в пастырском увещевании, как наиболее верном способе вернуть раскольников в Церковь. Это очевидно из его управления собственной епархией, где он убеждал священство побеждать раскольников кротостью, осторожной проповедью, вдохновляющим служением Литургии, подавая пример собственной жизнью. Характерным является распоряжение от 3 сентября 1830. В нем содержится наставление священнику «при всех возможных случаях являть пример благоговейного богослужения и благочестивой жизни, назидательным словом и усердною к Богу молитвою, стараться чуждающихся церкви привлекать и возвращать в Её матернее лоно».[22] Несколько месяцев спустя митрополит Филарет давал наставления другому священнику: как поступать с раскольниками, которые наотрез отказывается исповедоваться и причащаться: «поручать ему (священнику – ГФ), основательными убеждениями преклонять наименованных в справке, чтобы они упущенный ими христианский долг исполнили».[23]

Митрополиту Филарету откровенно не нравились репрессивные меры по преодолению раскола. Это обнаруживает резолюция от 13 августа 1828 г., на предложение консистории принять подобные меры, где митрополит Филарет резко заявляет:                                                                                                                                                                                                                                                

Определение консистории признается необдуманным. Ибо относиться к светскому начальству с неопределенным требованием прекращения раскола было бы странно: ибо раскол прекращен быть может только убеждением в истине; а сие не относится к обязанности светского начальства. Прошу консисторию со тщанием и рассуждением помогать мне в делах церковных, а не скидывать их с рук, как случится.[24]

Митрополит Филарет осознавал, что раскольники будут использовать любое очевидное проявление связи между государством и Церковью, обвиняя последнюю в подстрекательстве и тем усложняя пастырскую задачу по преодолению раскола. По его мнению, было необходимо отделение государственной политики от церковной, особенно в общественном сознании.  

Подобное отношение определило роль святителя Филарета в московском секретном комитете по делам раскольников, образованном в 1830 году. Как свидетельствуют основные документы, комитет осуществлял взаимодействие Церкви и государства, не компрометируя при этом Церковь и её пасторское служение.[25]  Как и аналогичные комитеты в других епархиях, где число раскольников было значительно больше, целью существования этого приказа являлось осуществление руководства высших властей епископом, в то же время, представляя действия государства исходящими от светских властей, а не от Церкви. [26] Митрополит Филарет принимал участие в деятельности комитета, придерживаясь приоритетов пастырского служения. Так, в 1833 году комитет рассматривал дело одной крестьянки,  вовлечённой в раскол, которая отвергала увещевания местного священника. Комитет пришёл к соглашению, что подобный общественный случай требовал определённого вмешательства, так как, став достоянием общественности, он мог сыграть на руку раскольникам: «Случаи сего рода нередко встречаются, к затруднению не только духовного, но и гражданского начальства. Употреблять строгие меры обыкновенно не решаются. А безнаказанность поступка, известного суду, производит впечатление более вредное, нежели безнаказанность поступка скрытого». [27]

Комитет выразил согласие с приоритетом пастырского увещания (продолжать уговаривать отступников вернуться в Церковь), в то же время возлагая на полицию меры по розыску и выявлению подстрекателей к расколу. В последнем случае, если обвиняемый был мирянином, как средство должно было применяться увещание, а не наказание («чтобы он мир церкви не нарушал и сам заблуждение оставил»). Комитет прибегал к строгим полицейским мерам лишь в том случае, если виновный оказывался беглым священником, который подвергался немедленному аресту и возвращению в свою епархию для судебного разбирательства. По распоряжению комитета  правительство поддерживало секретную связь с Рогожским кладбищем и предостерегало, что «раскольники, вторгаясь в пределы Господствующей церкви и отторгая членов ее, поступают совершенно неприемлемым в благоустроенном государстве образом, и что такими поступками они поставляют Правительство в необходимость ограничивать ту великодушную терпимость, с какою оно поступает в отношении к раскольникам и их наставникам». [28]

Подход митрополита Филарета - приоритет пасторского служения над полицейскими мерами - являлся доминирующим в церковной политике периода Николаевской эпохи. Церковь, в частности, строго наставляла священников и миссионеров обращаться с донесениями только к вышестоящим духовным властям, и не при каких обстоятельствах не обращаться напрямую к светским властям. Такое разделение ролей - увещание со стороны духовенства и преследование со стороны полиции  - стало характерным для указаний местных и центральных властей. В 1828 г., к примеру, власти Казани издали постановление, строго предписывающее священству прибегать только к увещанию.  В постановлении утверждалось, что «опытом доказано, одни строгие меры правительства не могут вывести раскольников из заблуждения их» и содержались указания приходскому духовенству «дабы они при всяком удобном случае старались доказывать им заблуждение и просвещать их благоразумными советами и духом кротости». [29] 

В 1837 году председательствующий член Синода митрополит Серафим (Глаголевский) отправил подобную инструкцию архиепископу Аркадию (Фёдорову): «Правительство поручило мне сообщить Вашему Преосвященству, чтоб Вы сделали внушение миссионерам, дабы они нисколько не уклонялись от данной им инструкции, не выходя из поставленных в ней для них пределов, и вообще о замечаемых ими неправильных действиях раскольников доводили только до сведения своего духовного начальства, не преследуя их доносами Гражданскому Начальству». Он прямо говорит, что священнику не следует употреблять суровые меры или принуждение, но целиком полагаться на увещание и убеждение. [30]

Главная памятная записка Синоду митрополита Филарета в 1835 г. содержала ясное и чёткое изложение данной политики. В ней  утверждалось преимущество пастырского подхода: «Вразумление в истинном учении веры со стороны православного духовенства, без сомнения, есть самое свойственное орудие для обращения заблуждающихся всякого рода. По сему, общему средству обращения противостоит почти столь же общее препятствие, именно правило раскольников особенно убегать сношения с православным духовенством».

Этим объясняется стремление митрополита Филарета отвести ключевую роль в начальном обучении приходскому священству: «Поелику раскол наиболее основан на невежестве, то училища должны быть средствами противораскола».[31]Таким образом, Церковь должна была занять ведущую позицию в области образования. [32] Он также высказывался в пользу образования женщин:  «Обучение детей и женского пола желательно потому, что известно по опыту, что  женщины  невежественны еще более мужчин, и по причине упорства в привязанности к наследственному и привычному удерживают мужей в расколе и даже привлекают в оный». [33]

Святитель Филарет стремился избегать политики проявления снисхождения и дарования льгот раскольникам. К примеру, он жаловался на существующий закон о собственности, по которому Церковь могла приобретать собственность с большим трудом, а раскольники могли сделать это без труда различными путями. Особое беспокойство митрополита вызывал тот факт, что на раскольников не распространялись государственные и церковные законы о заключении брака и погребении. В этом отношении он требовал, «чтобы раскольники не были свободнее от законов, нежели православные, как, например, чтобы не оставались без ответственности вступающие в брак в несовершенных летах, погребающие скоропостижно умерших без объявления полиции». И хотя митрополит не был сторонником поспешного принятия новых мер, он настаивал на строгости соблюдения законов государственными властями: «чтобы местные начальства отнюдь не отклонялись от исполнения существующих узаконений, против оказательства раскола и против нарушения раскольниками начальственных должностей».

Словом, митрополит Филарет отстаивал свои основные принципы (приоритет пастырского служения в церковной политике и разделение ролей Церкви и государства в борьбе с расколом). Подобная стратегия позволяла бороться с расколом с двух сторон, сочетая духовное служение церкви с государственными мерами против раскольников.

Двойной кризис: Рост старообрядчества и  недовольство

гражданских  властей политикой Церкви.

Двадцать лет после записки митрополита Филарета Синоду в 1835 г. были временем непрерывного двойного кризиса мер по сдерживанию и обращению раскольников: число раскольников стремительно увеличивалось, в то время как государственная власть становилась всё более критичной по отношению к полицейским мерам и способности Церкви изменить ситуацию.

Несмотря на неточность и недостаточность статистических сведений, можно с уверенностью говорить о неуклонном и даже стремительном росте раскола. Число раскольников увеличилось с 273.289 (1825 г.) до 648.359 (1850 г.), что составило 237, 2 процента роста. [34] В отдельных епархиях рост раскольников был особенно значительным (таблица 1) .

Таблица 1

Рост раскольничьего движения в отдельных епархиях, 1825-1850

Источник: РГИА, ф. 796, оп. 139, г. 1858, д. 549;  ф. 797, оп. 22, отд. 1, ст. 2, д. 241, лл. 1-2.

Число раскольников продолжало расти, особенно в отдельных епархиях; отчёт 1853 г. свидетельствует о росте раскола за предшествующее десятилетие с 367.082 до 455.721 - и это только в двадцати двух епархиях.[35]  На протяжении этого десятилетия число раскольников, к примеру, в Оренбургской епархии увеличилось с  18.355 до 46.655 (рост составил 254,2%).[36] Московская епархия  тоже не осталась в стороне. Как свидетельствует вышеприведенная таблица, число раскольников в Московской епархии неуклонно возрастало и достигло 68.554 в 1855 г. по сравнению с 20.710 в 1799, [37]  что составило 331.0 процента. Конечно, у Церкви были и данные о значительном числе обратившихся из раскола; за период с 1825 по 1850 гг. число обратившихся по всей империи составляло 73.018 присоединившихся к Церкви из поповцев, 37.553из беспоповцев и 136.698 выразили согласие присоединиться к единоверческой Церкви. [38]  Многие подвергали эти цифры сомнению, особенно в отношении тех раскольников, которые выразили формальное согласие присоединиться к единоверческой церкви, что ограждало их от преследований, но на деле оставались вне Церкви. В любом случае, количество «обращённых» (не говоря уже об искренности их обращения) было недостаточным в сравнении с ростом официально зарегистрированных раскольников.[39] К тому же было распространено мнение, что число раскольников занижалось, так как по подсчётам некоторых государственных служб оно составляло от 9 до 10 миллионов. [40]

Начиная с 1830-х Церковь всё больше убеждалась, что подобная политика борьбы с расколом - сочетание пастырского служения и преследование со стороны государства - имела мало успеха.  Не принимая во внимание сомнения в искренности подобных обращений, духовные иерархи проявляли всё большее беспокойства в отношении упорства раскольников и трудностей по преодолению раскола, с которыми приходилось сталкиваться даже опытным миссионерам. Саратовский святитель Иаков (Вечерков) писал в 1834г, что в его епархии, где недавно была образованна миссия против раскольников: «миссионеры действуют неутомимо, но успеху мало».[41] Епископ Симбирский подобным образом подчёркивал сложность общения с раскольниками, которые избегали разговоров, не говоря уже об увещаниях. [42] Викарный епископ Старорусский  Феодотий (Озеров) приводит сообщения о нападении раскольников на митрополита Филарета  и сетует на то, что в Новгороде 20.000 раскольников. [43]

Годовой отчёт за 1855 год, содержащий раздел по религиозным отклонениям, со всей очевидностью подтверждал, что церковь достигла минимальных результатов в борьбе с расколом за последние три десятилетия. Епископ Вологодский Феогност (Лебедев) жаловался, что «меры против сего [раскола – Г.Ф.] со стороны епархиального начальства принимаются постоянно и неослабно; но, по упорству, грубости и невежеству зараженных остаются малоуспешными, тем более, что дела о сих совращениях оканчиваются по большей частью одною подпискою совратившихся не распространять своих заблуждений».[44] С ним соглашался епископ Владимирский, подчёркивая упрямство раскольников и неэффективность мер по борьбе с расколом.[45] Об этом же говорит Калужский епископ, который даже изобразил зловещую картину будущего: «По причине умножившегося в г. Боровске раскола, Православные приходские церкви, коих там 8, остаются почти пусты; местное духовенство скорбит и лишается средств к жизни; епархиальное начальство употребляет средства, указываемые законом, но безуспешно, и поставляется в опасение,  как бы весь народ не сделался раскольническим под влиянием раскольнических большаков и местных градских старшин».[46]

Оказавшись перед усугубляющейся проблемой раскола, некоторые иерархи стали серьёзно пересматривать её традиционное объяснение, сводившееся к невежеству раскольников. Теперь же для многих из них стали очевидны и такие причины как недостаточность организации внутри Церкви особенно в обширных и малонаселённых епархиях, где Церковь имела слабые возможности для взаимодействия и оказания влияния на раскольников. Как объяснял архиепископ Неофит в 1855 г.: «Раскольники, исключая немногих, селений большею частью проживают в отдаленных местах от селений Православных, в лесах преимущественно, где, скрываясь от надзора начальств, свободно отправляют Богослужение свое по раскольническому обряду—мало доступны для назидания со стороны духовенства».[47] Некоторые иерархи подчёркивали влияние раскольничьих лидеров, не только тех, которые проповедовали раскол, но и тех состоятельных раскольников, которые использовали свои средства для вовлечения  в раскол православных. Особую важность здесь представлял факт, отмеченный в памятной записке 1835 г. митрополита Филарета: раскольники не подпадали под действие государственного и церковного закона о браке. Епископы всё более указывали на то, что существующая система, которая давала право раскольникам формально регистрировать брак, без последующих обязательств,  позволяла им обходить правовые ограничения и порочить таинство. Как жаловался епископ Вятский:  «Для руководства епархиальному начальству в распоряжениях по делам о раскольниках между прочим постановлено, чтобы раскольников, вступивших в так называемые сводные браки, приглашать к узаконению их сожительства браковенчанием в единоверческой или Православной Церкви, не простирая при сем никаких дальнейших требований, то есть, не требуя от них присоединения к Церкви и не обязывая их детей  своих воспитывать в Православии или единоверии». [48]  В 1851 г. епископ Тобольский в гневе на происходящее предложил заменить определение «сводный брак» на «сводный союз блуда» или «сводный разврат» (предложение не было принято Синодом). [49]

Некоторые архиереи возлагали значительную долю вины на государственные власти, которые не сумели провести в жизнь законы, направленные на ограничение раскола. Жалобы на бездействие местных властей были повсеместными.[50] Епископы, в свою очередь, отвергали обвинения властей в том, что приходское духовенство притесняло раскольников; по их мнению, настоящая проблема заключалась в том, что местные власти потворствовали неприятию раскольниками всех усилий приходского священства. В 1840 г., к примеру, архиепископ Тверской Григорий (Постников) категорически опроверг жалобы местных раскольников на притеснение духовенства. Пожалуй, священству и следует быть более деятельным, заявлял он, но настоящей причиной служит бездеятельность гражданских властей: «Итак, не стеснение от местных священников, которого нет, и которое для священников очевидно невозможно, а желание, частью самим не слыхать никакого убеждения, а частью, как они везде всевозможно стараются других уверить, что гражданское правительство не имеет желание обращать их в православие, что это желание имеет только православное духовенство, что гражданское правительство, напротив покровительствует их вере, и всегда старается останавливать или умерять желание православного духовенства». [51]

Подобное бездействие, как свидетельствовали архиереи, только поощряло раскольников. Как замечал епископ Саратовский в 1850 г., раскольники преступали основные законы (брак с православными), но не подвергались преследованиям со стороны гражданских властей, что «подавало старообрядцам явный повод обратиться к прежним беспорядкам и предубеждениям, тем более, когда они видят, что означенные поступки их остаются долговременно ненаказанными. После таких изменений старообрядцы не заботятся уже об исполнении данных ими подписок о присоединении к единоверию и об отправлении по правилам оного христианских обязанностей. А потому и уклоняются от принятия благословенного священника». [52] Что ещё хуже, раскольники истолковывали терпимость со стороны властей как молчаливое признание законности своего положения. Епископ Вятский Елпидифор сообщал в 1851 г. что, «в объяснениях своих в причину упорства своего обыкновенно между прочим выставляют то, что если бы их вера была не правая, то Государь не терпел бы их, а Государь не наказывает их за это, не заставляет отступаться от их веры и позволяет старичкам быть их учителями, значит их вера есть правая».[53] Всё это вынудило предстательствующего члена синода митрополита Петербургского Григория (Постникова) написать митрополиту Филарету в 1858 г.: «Наша борьба с расколом оканчивается, и раскол берет верх». [54]

Гражданские власти, со своей стороны, горячо оспаривали подобные заявления, не только отрицая своё бездействие, но и обвиняя приходское священство в бездеятельности, некомпетентности и упадке нравственного состояния. Некоторые гражданские власти возлагали вину за рост раскола на Церковь, подчёркивая, прежде всего, упущения приходского священства. Особенно едкую критику дал губернатор Костромы: «Недостаточное образование, получаемое ими в семинариях, но более всего несоответствующее их назначению воспитание, слабое понимание истин Евангельского учения, полная зависимость в средствах существования от прихожан, и происходящая от сего невоздержная и нетрезвая жизнь, уничижающая их самих, корыстолюбие и потворство раскольникам, составляют общие пороки духовенства, проживающего в селах и, в особенности, в приходах, отдаленных уездах. Эти же пороки порождают в их прихожанах неуважение и даже презрение к духовенству, отчуждение от Церкви, упадок нравственно-религиозного чувства в народе и, наконец, расколы».[55] Подобная критика находила поддержку в Петербурге. В 1853 г. Министерство внутренних дел выразило согласие с подобным мнением, заявив, что приходские священники участвуют в укрывательстве раскольников за небольшие взятки. [56] Важным предвестником изменения политики стала известная записка 1855 г. будущего министра внутренних дел П.А.Валуева, в которой подергалась сомнению доверие церкви в отношении полицейских мер государства и способность духовенства противостоять расколу путём убеждения.[57] 

Но до некоторого времени официальная политика оставалась неизменной. Несмотря на усиление раскола и рост напряжения в отношении с гражданскими властями, Церковь вновь заявила о необходимости раздельной, двухсторонней политики увещания со стороны духовенства и принуждения со стороны государственной власти. В 1848 г., к примеру, Обер-прокурор Синода, докладывая от имени центрального секретного комитета по делам раскольников, заявил, что основную ответственность по делу раскола несёт не Церковь, а государство: «Как по сему, так и соответственно званию своему, духовенство не принимает в делах управления раскольниками никакого участия, ограничивая одними мерами вразумления и увещания, при непрестанных подтверждениях Св. Синода, чтобы делать сие в духе кротости и христианской любви, и не иначе как только при удобных случаях. Духовенство даже не обличает раскольников в сектантских действиях, доколе оные остаются в своих пределах, и только тогда доносит о них епархиальному начальству, когда сии действия, не прекращенные кем следует, производят между православными соблазн и развращают их. В сих уже случаях церковь, как оскорбленная в своих правах, обращается по общему порядку в лице духовного начальства к покровительству закона. Таким образом, духовенство, находясь вне правительственных отношений к людям, разорвавшим союз с церковью, не имеет и надобности начинать дела, коими могло бы возбуждать против себя неудовольствие и недоверие; гражданское начальство, которое заведует раскольниками, имеет всю власть и способы удерживать их в границах закона» [58] 

Отдельные представители духовенства, которые нарушали данные правила подвергались немедленному и строгому взысканию со стороны Св. Синода, как в случае одного священника Ярославской епархии в 1852 г. [59] В случае с другим священником, который проявлял чрезмерное рвение в деле обращения раскольников, ему было сделано наставление со стороны Синода, «чтобы он при обращении с раскольниками поступал в своих действиях осмотрительнее и с свойственно его сану кротостью».[60] Правительство, со своей стороны, также одобряло политику духовного увещания и полицейского преследования». Император в ответ на жалобы о том, что противораскольничьи миссии (которые были специально учреждены в некоторых епархиях) принимали участие в принудительных мерах, издал следующее постановление: : «Подтвердить миссионерам, чтобы они при убеждении раскольников к обращению в православие постоянно руководствовались принятыми в сем отношении правительством правилами кротости и пользовались удобным временем без всякого стеснения для раскольников». [61]

Митрополит Филарет: меры против двойного кризиса

Со времени написания записки 1835 г. митрополит Филарет неуклонно придерживался её основных принципов - ограничение деятельности церкви пастырской миссией и возложение полицейских  мер на гражданские власти. Как и ранее, он выделял пастырскую роль духовенства, что следует из резолюции от 16 мая 1850:  «Долг священника кротким и добродушным обхождением располагать раскольников к тому, чтобы они его не чуждались, а по мере сближения с ним, основательными рассуждениями о правости православной церкви и о необходимости послушания ей, приводить их к сближению с нею».[62] Но это было не так легко. Святитель Филарет с грустью признавал, что даже в Москве духовенство мало чего достигло: «С прискорбием надлежит признаться, что духовенство Московской епархии не может похвалиться в обращении раскольников такими успехами, которые простирались бы вдруг на значительное число людей».[63]

Данная политика служила для поддержания независимого положения Церкви (что являлось основной заботой митрополита) и должна была облегчить миссию Церкви, избавив от обвинений в содействии гражданским властям со стороны раскольников  и позволив священству сосредоточиться исключительно на духовном служении. Целью, являлось, конечно, не поощрение раскола, а предоставление духовенству возможности осуществлять своё служение более полноценно. Более того, митрополит Филарет был твёрдо убеждён, что никакой закон не сможет в одночасье изменить положение вещей. Он был свидетелем применения многих поспешных мер и не мог не осознавать, что они зачастую приносили очень мало пользы, и даже бывали во вред. Помимо пристального внимания к миссии духовенства в деле раскола, митрополит Филарет неизменно противостоял любым попыткам новых уступок раскольникам. К примеру, в 1840 г. он отверг предложение позволить совершение православных обрядов вне Церкви не только потому, что это противоречило каноническому праву, но и потому, что это «подало бы раскольникам новое оружие против церкви. Они смотрели бы на сие не как на снисхождение, но как на признание их правильности». [64]  Два года спустя он раскритиковал предложение мирян позволить возможность государственной регистрации браков среди раскольников, сказав, что задачей является не изобретение новых законов, а выполнение уже существующих. [65] В 1846 г. в ответ на предложение епископа Полоцкого основать совместный с местными гражданскими властями комитет, митрополит Филарет предупредил, что это только повредит миссии Церкви:  «Почему не сделать сего светскому начальству на основании законов? Если же примет в сем участие духовное начальство, то, кроме того, что это было бы не в его характере, оно более нынешнего отчуждит от себя раскольников, которые будут иметь основание приписывать сему гонение на своих наставников». [66]

Более того, митрополит Филарет настаивал на проявлении осторожности в деле привлечения гражданских полицейских мер против раскольников, не только потому, что это бросало тень на Церковь (когда становилось известно), но и потому, что это могло создать дополнительные трудности для гражданских властей и вызвать их недовольство. В 1838 г. он отвечал на жалобы светских властей, что епархиальное начальство в Тамбове обращается с неотступными просьбами о принятии строгих мер против раскольников. Митрополит соглашался с Министерством внутренних дел: «Не подлежит прекословению то, что возрастающее число дел об отпадении от церкви и обременительные по делам сего рода требования некоторых епархиальных начальств, особенно изложенные в преставлении тамбовского гражданского губернатора, справедливо обратили на себя внимание и заботливость Министерства внутренних дел».[67] Митрополит Филарет замечал, что 517 случаев в Тамбове несомненно являлись «обременительной» ношей  и многие из них  не относились к делу. Поэтому он предложил, чтобы митрополит Петербургский как председательствующий член Синода выпустил секретный циркуляр, который бы: «изъяснил всем епархиальным преосвященным, что по некоторым губерниям замечено умножение дел относительно людей, принадлежащих к разным сектам и расколам, происходящее, между прочим, от неосмотрительности доносов священнослужителей и сношений подчиненных мест епархиального управления, делаемых без ведома епархиального начальства». [68] Это положение он применял и в своей епархии. Характерной является резолюция митрополита от 13 мая 1851г.: «Доносить на раскольников гражданскому начальству, мимо духовного и входить в полицейские разыскания о их часовне, есть со стороны священника нарушение закона и порядка; и он таким действованием делает себе вред, раздражая против себя раскольников. За сие сделать ему в присутствии духовного правления строгий выговор». [69]

В некоторых отношениях митрополит Филарет изменил и совершенствовал свои взгляды. Прежде всего, он неуклонно требовал, чтобы духовенству была отведена ключевая роль в нарождающейся системе общественных начальных школ не только по причине того, что правительству было трудно найти квалифицированных учителей, но и потому, что школа должна была выполнять задачу просвещения и сохранения учения Церкви. [70] Более того, митрополит Филарет (наряду с другими иерархами) выражал растущее неприятие снисхождений, которыми пользовались раскольники особенно, в отношении брака. В записке Синоду 1832 г., в которой раскольники делились на различные категории («наиболее вредные», «вредные», и «менее вредные»), высказывалось, что не имевшие священства раскольники потворствовали распутству, так как отвергали таинство брака.[71] Митрополит критически отзывался о несовершенствах государственного закона, которые раскольники могли использовать в собственную пользу. Данная точка зрения легла в основу важной записки Синоду в 1835 г., написанной в ответ на предложение усилить контроль над раскольниками-беспоповцами Рогожского кладбища, которое давно уже вышло за пределы «благотворительного учреждения», являясь на деле основным источником поддержки и распространения раскольничьего учения. Митрополит Филарет замечает в своём ответе:  «Раскол есть болезнь, довольно застарелая; и потому врачевание ее не легко». Как и прежде,  он предостерегает, что любые меры должны быть осторожными, а их введение постепенным. [72] Здесь он снова возвращается к одному из главных своих убеждений - неизменному скептицизму в отношении всемогущества закона.[73] Основополагающим для этой записки оставался принцип преимущества пастырского служения (не взирая на всю его сложность).

Подобный скептицизм наряду с решимостью полагаться на средство пастырского убеждения и отстаивать самостоятельность Церкви лежал в основе ответа на честолюбивый проект Рижского архиепископа Платона, который в 1851 г. предоставил пространный  «Проект для обращения раскольников в недра православной церкви» с подробным исследованием причин раскола и мерами по борьбе с ним. Архиепископ называл такие обычные причины как «невежество», «своеволие» и говорил о трудностях, с которыми сталкивается даже ревностный священник. («Духовенство наше может ныне действовать на раскольников только посредством увещания и примера, но увещаний его раскольники не слушают и даже бегают, как еретических, а на пример не обращают внимания»). Он выражал сожаление, что раскольники не испытывают особенных притеснений, указывая на «недостаток побуждений для раскольников к обращению в Православие». Единственным значительным ограничением являлось лишение наследственных прав (при условии, что брак не был заключён по закону, дети считались незаконнорожденными). Чтобы увеличить влияние на раскольников, владыка Платон предлагал следующее:

1. Принимать в школы не только православных, но и детей раскольников (чтобы последние «потеряли свойственную им дикость и отчуждение от православия»).

2. Обучение в школах должно включать историю Церкви и катехизис, но преимущество должно принадлежать мирским учителям.

3. Учителя должны происходить из мирян, а не из духовенства («дабы раскольники менее имели к ним [учителям – Г.Ф.] предубеждения»).

4. Чтобы ускорить создание новой системы, государству следует строить школы и обеспечивать жалованье учителям за государственный счёт .

5. Зачислять раскольников в школы с освобождением от налогов (до 18 лет).

6. Учредить поощрения раскольникам, которые возвращаются в Православие (напр., сыновей мещан возводить в звание купцов третьей гильдии).

7. Принимать меры для избрания подходящих наставников из раскольников и ограничить возможность случайного влияния раскольников (напр. в выборе учителей).

8.  Установить строгий контроль над семейной жизнью раскольников (напр., запретить свободный уход от одной жены к другой).

9. Назначить светских попечителей из привилегированных классов для наблюдения за раскольниками.

10. Разрешить православным священникам использовать дониконовские тексты при служении Литургии и совершении церковных обрядов.

11. Наложить особые взыскания на раскольников, дабы содействовать их возвращению в Церковь (напр., запретить раскольникам занимать государственные посты, облагать купцов из раскольников двойным налогом, удвоить для них рекрутскую повинность, запретить всем раскольникам, не только не имеющим священства, право наследования).

12. Давать свидетельства учителям из раскольников в соответствии с их компетенцией и образованием.

Одним словом, архиепископ Платон стремился к усилению взысканий со стороны государства и к усилению прямого влияния духовенства, главным образом, в области образования. [74]

Митрополит Филарет, всегда отстаивавший приоритет пастырского воздействия и интересы Церкви, высказался,  на сей раз, с резкой критикой. Он заметил, что такие предложения, как совместное обучение детей православных и раскольников уже применялись и оказались неэффективными. Он также возражал против избрания учителей из мирян, повторяя, что именно священство должно обеспечивать нравственно-религиозное основание начального  образования. Митрополит выступал и против различных поощрительных уступок раскольникам, таких, как положение в обществе для обращённых из раскола, так как это ущемляло права членов Церкви. Особенно неприемлемым он находил предложение давать свидетельства учителям из раскольников: «Это значило бы признать и утвердить раскольническую иерархию. Раскольники того и желают. Гражданское начальство может ослабить и разрушить действие раскольнического наставления мерами полицейской строгости и преследовать в лице его нарушение законов; и сего было бы довольно, если бы на местах верно и тщательно исполнялось то, что правосудно и с умеренностью предписывают высшая власть». Митрополит также выражал сомнения, что такие меры, как лишение наследства, будут действенными, и предсказывал, что они принесут более вреда, нежели пользы. Основополагающим для этой записки оставался приоритет пастырского служения как основного средства борьбы с расколом и проявление крайней осторожности в отношении мер со стороны государства, которые способны принести более вреда, нежели пользы.[75]

Заключение

Митрополит Филарет, который являлся центральной фигурой церковной политики в дореформенную эпоху, твёрдо придерживался следующих основных взглядов на проблему раскола: преимущество пастырского служения, необходимость раздельных действий Церкви и государства  в борьбе с расколом. Он оставался непреклонен в своих убеждениях, несмотря на стремительный рост раскола, недовольство гражданских властей и требования некоторых архиереев действий решительного характера. Он высказал свои взгляды на природу движущих сил раскола, поставляя просветительскую деятельность в основу своей стратегии (отсюда его стремление к тому, чтобы духовенство играло основную роль в системе начального обучения). Митрополит Филарет проявлял понимание гражданских причин раскола (от превратностей государственной политики до законодательных преимуществ, которыми пользовались раскольники, особенно в вопросах брака). Главные требования митрополита Филарета сводились к тому, чтобы гражданские власти следили за исполнением существующих законов, а не создавали новые. Он полагал, что первостепенной задачей для Церкви являлось сохранение независимости от государственной политики и сосредоточенность на основном служении - увещевать, учить и просвещать.