|
 Текст: А. И. Яковлев
(Статья в окончательном варианте опубликована в "Филаретовском альманахе №7" ПСТГУ)
В ходе изучения жизни и деятельности святителя Филарета
(Дроздова) особое внимание привлекает первый период его жизни, почти полностью
совпадающий с царствованием императора Александра I. На первую четверть XIX
века приходится едва ли не наиболее насыщенное время в жизни будущего
святителя. В этот важный и решающий для него период становления личности и
обретения мировоззрения (в родной Коломне, в стенах Троицкой лавры и в
Санкт-Петербурге) происходит выработка им своей системы взглядов и утверждение
своего места в общественной и церковной жизни.
О жизненном пути святителя Филарета, о формировании его
богословской системы, о его церковно-административной деятельности существует
немалая литература. Но большинство авторов сосредоточиваются на рассмотрении
личности и деятельности самого митрополита Московского. Вот почему представляется
важным обратиться к рассмотрению той атмосферы, в которой происходило
формирование личности святителя Филарета, ведь то был не просто «фон», а
активная среда, с которой он взаимодействовал, влияние которой он испытывал, и
сам оказывал на нее воздействие. В данном обзоре рассматривается петербургский
период жизни святителя.
Сам святитель Филарет четко разделял Церковь Небесную и
Церковь земную в ее конкретно-историческом состоянии. Он сознавал, что вызов,
возникший на рубеже веков со стороны Революции, есть вызов времени, на который
земная Церковь обязана была дать ответ. Но грандиозность и стремительность
мировых перемен в то же время побуждали к новому осмыслению присутствия Церкви
Небесной в этом мире – по отношению к российскому государству и
церковно-государственным отношениям, русскому дворянскому обществу и русской
культуре.
1.
Первая четверть XIX века в русской истории давно
привлекает внимание насыщенностью событиями, которые к тому же имели рубежное
значение. Но то, что для нас, далеких потомков является очевидной данностью, для
современников, для сопереживателей событий тех лет, которых то бурные то тихие
волны жизненного потока несли в неизвестном направлении, - для них эти события
имели ошеломляющую новизну, открывали нежданные горизонты, несли пугающие
потрясения и государственного и личного масштабов.
Конечно же, важное и во многом определяющее значение имели
перемены царствования: от неспешного развития при Екатерине II к скоротечному и
сумбурному правлению Павла I, а далее наступило длительное правление Александра
I, принесшего с собой новые идеи, но также взгляды и убеждения, унаследованные
от бабушки и отца. Он начал важные перемены. Однако ход общественного развития
России определялся уже не только волей самодержца, но все более - логикой
модернизации, того процесса ускоренного социально-экономического развития по
образцу более передовых стран Запада, который начал император Петр I в начале XVIII
века.
Частичные преобразования нарушили плавный характер
общественной эволюции русского общества и государства, разрушили органическую
целостность русского общественно-производственного организма: возник
европеизированный слой дворянства наряду с продолжавшим пребывать в
традиционном укладе жизни народом; появились передовые отрасли промышленности и
военного дела, остававшиеся анклавами в просторах феодального хозяйствования с
опорой на крепостной труд помещичьих крестьян; Русская Церковь утратила полноту
самостоятельности, и это не только стесняло ее развитие, но и закрепляло черты
слабости, отсталости, покорности власти в церковной жизни империи; благодаря
активному взаимодействию с Европой русская культура усваивала достижения европейской культуры, что
способствовало ускоренному процессу формирования русской национальной культуры.
На рубеже XIX-ХХ веков названные процессы привели к качественным переменам,
русское общество и Русская Церковь вступали в новый век преображенными по
сравнению с предшествующим временем.
Но в то же самое время, немалая часть русского дворянства и
весь народ огромной империи продолжали существовать в условиях традиционного
уклада жизни и, сохраняя верность традиционной системе ценностей, главной из
которых было Православие. Взрыв модернизации нарушил органическую целостность
российского социума. Не уничтожив традиционных основ, он вызвал к жизни широкий
спектр новых возможностей. Решались вопросы выбора пути развития в самых разных
сферах русской жизни. Все это позволяет говорить о переходном состоянии
русского общества. Оно стояло на пороге Нового времени, и должно было
определять путь своего развития, обретать новые опоры для развития и новые вехи
на этом пути.
Начиналось время почти полного переустройства русской жизни
решительно во всех ее сферах. В начавшейся погоне за нововведениями случалось
немало неудачного и преувеличенного: «Желали освежить религиозную жизнь народа
и ударились в протестантизм; желали усовершенствовать монашество – и чуть было
не разрушили его, - писал Е.Поселянин. - Но, слава Богу, время и жизнь – жизнь,
мудрый, осторожный врач исторических заблуждений и ошибок – исправили все, что
было непрочного и скороспелого в реформах XVIII века» (23, с.2). На долю
святителя Филарета как раз и выпало это непростое дело: отделение устаревшего,
ненужного и вредного от разумного и полезного, иначе говоря, совершение синтеза
Традиционного и Современного в церковной жизни.
В ту эпоху с умалением роли Церкви в духовной жизни общество
вырабатывает в качестве замены религии – идеологию, поначалу не претендующую за
самостоятельную роль, но совмещаемую с религиозными чувствами. Заслуживает
внимания замечание прот.В.Зеньковского: «”Светская” культура и в Западной
Европе и в России есть явление р а с п а д а предшествовавшей ей церковной культуры» (11, т.1, с.72). И
понятно, что для принятия нового следовало расчистить место и освободиться от
устаревшего. Таким образом, на рубеже XVIII-XIX веков в русской общественной
мысли шел не только процесс усвоения европейских заимствований, но и пересмотр
отечественного наследия. То было время выбора пути развития, и направление
этого пути во многих сферах общественной жизни вовсе не было предопределено
предшествующим опытом; то была точка выбора, с которой возможен был поворот.
В то время важное значение имел и внешний фактор – революция
в Европе. Великая французская революция оказала сильное и многостороннее воздействие
на весь ход общественного развития Европы и России – и своими идеями, и
завоевательными походами своего «революционного императора». Там шатались не
только троны. Весь старый порядок ранее устойчивой и разумной жизни европейских
стран, включая могучие монархии, оказался поколебленным или даже разрушенным.
Произошло фундаментальное изменение мировосприятия. По словам К.Г.Доусона,
«новая философия Гоббса и Локка исключила духовные силы из общества и
человеческого опыта, новая наука также стала отрицать их контроль над миром
природы. Бог более не рассматривался ни в качестве Небесного Царя и Отца,
управляющего Своим миром через непрерывное посредничество Своего всевидящего
Провидения, ни даже так, как смотрел на Него ренессансный философ – как на
имманентный духовный принцип природы. Он стал Архитектором Вселенной, высшим
механиком, сконструировавшим космическую машину и оставившим ее следовать ее же
собственным законам» (7а, с.81).
Идея Революции стала альтернативой привычному образу мыслей
и мировосприятия, более того – она их отвергала. В Западной Европ набирал силу
«либеральный идеализм, уверенный в том, что революции суждено объединить
человечество в новую духовную общность, и требовавший, чтобы сама церковь стала
апостолом этого гуманитарного евангелия» (7а, с.161).
И в стремлении защитить основные ценности европейской
христианской цивилизации в западноевропейском обществе активизируется западная религиозно-философская
мысль. Она выходит за рамки формально церковного, католического и
протестантского мышления, которое не смогло предотвратить явление Революции.
Искания религиозных мыслителей обращаются к откровенно мистическим учениям
масонства, к идеям Сен-Мартена и Вейпсгаута или внецерковным учениям мадам
Гюйон и Юнга-Штиллинга. Постепенно, как реакция защитников традиционной системы
ценностей на вызов Революции, вырабатывается консервативное направление в
западной общественной мысли, в котором присутствуют, как открыто католическое и
монархическое течение (Ж.де Местр, Шатобриан), так и надконфессиональное и
мистическое (Сен-Мартен, Юнг-Штиллинг).
В русском образованном обществе, еще следовавшим проторенным
западным путем развития, такого рода искания в либеральном и консервативном
направлениях находили готовую почву в среде определенной части столичного
дворянства и не только дворянства. Либеральное направление отвергалось людьми,
желавшими и стремившимися остаться верными традиционной национальной системе
ценностей, верными Православию. Так формировалось поле соперничества духовных
идей Православия, Католицизма, Протестантизма, мартинизма, масонства и иной
внецерковной мистики; идей политических – либерализма и консерватизма,
реформизма и охранительства, космополитизма и национализма. Такого же рода
конфликтное противостояние можно отметить и в сфере бытовой культуры.
Таким образом, развитие России шло в русле общеевропейского
потока истории, от старого к новому строю. Не только в России, но и на Западе
искали новую, современную модель развития, и в ходе этих поисков обретали
необходимые вехи развития, некие опорные точки, следуя которым уже далее
формировали новое мировосприятие и мировоззрение, новое отношение к
Христианству, новую идеологию, новые системы ценностей и идеалов.
Русское общество стронулось с места и само и под
воздействием внешнего фактора, оно все более ощущало себя частью Европы, Запада
и принимало идею необходимости изменения привычного порядка жизни в
политической, культурной и духовной сферах.
Можно без предположений считать, что эти ветры крутых
перемен и больших ожиданий не могли не оказать влияния на молодого, гениально
одаренного Василия Дроздова. Хотя он сформировался в детские и юношеские годы в
явно консервативной и традиционной атмосфере провинциальной Коломны и
Троице-Сергиевой семинарии, но и за стены лавры доносились ветры перемен.
Конечно, традиционная система коммуникаций способствовала
устойчивости старых, традиционных систем ценностей и норм поведения. Стоит
вспомнить воспоминания самого святителя Филарета, вскоре по приезде в Петербург
посетившего (по повелению митрополита Амвросия) придворный бал-маскарад, на
котором ему «все казалось странным» (33, с.872). В то же время, новые идеи не
имели уже абсолютной новизны для подданных Российской
империи. Например, недавно приехавший в Петербург инок Филарет писал родным: «Я
купил сочинения Канта: за четыре небольшие книги в осьмуху заплатил 26 рублей.
Таковы и наши товары. Не только дороги, но и очень их мало» (28, с.663). По
воспоминаниям Н.П.Гилярова-Платонова, в Свято-Троицкой семинарии учащиеся
добросовестно изучали на уроках латыни трактат “De libertate” («О свободе») с
рассуждениями о «свободе мысли, свободе слова, свободе передвижения», правда,
никому и в голову не приходило применение этих понятий к реальной жизни России
(6, т.1, с.114).
Очевидно, что в условиях почти полной неграмотности основной
массы населения страны интеллектуальная жизнь концентрировалась в узком слое
людей, причастных к современному уровню культуры, а собственно духовный поиск и
конфликты духовных систем происходили в местах их концентрации, то есть, в
столицах Санкт-Петербурге и Москве.
Послушные тихони оставались на своих местах. Для больших
свершений Провидение выбирает достойных. Инок Филарет принял на себя и оказался
способным понести на протяжении всей жизни не только функцию хранителя
определенной системы ценностей, но и созидателя новых культурных ценностей. В
начале 1809 г. иеродиакон Филарет (Дроздов) попадает в Петербург и оказывается
вынужденным безотлагательно и точно определить свое место в сложной и
запутанной системе церковно-государственно-общественных координат невской
столицы.
Стоит заметить, что имеются замечательные совпадения в жизни
святителя Филарета и святителя Григория Богослова, которого московский владыка
глубоко и сердечно почитал. Для нашей темы важно отметить атмосферу взволнованной
напряженности в IV веке, когда происходило и становление нового типа
государства – христианской империи, и формулирование догматического учения
Церкви. И тогда также возникали революционно новые идеи, и сталкивались чувства
и интересы различных людей и социальных слоев, государства и Церкви. И тогда
по-разному разрешались противоречия между верностью Евангельским заповедям и
потребностями жизни, между язычеством, светской наукой и верой. И тогда тонкий
богослов и ревностный аскет вынужденно принял на себя бремя возглавления
Поместной Церкви.
Вероятно, что святитель Филарет учитывал опыт великого Отца
Церкви, деятельно включившегося в церковную и общественную жизнь его эпохи. И
сам он, перенесенный из «пустыни» на «кафедру», оказался вынужденным соотносить
свое служение, свои идеи и мнения не только с духом Истины, но и с духом
времени.
Итак, к началу Александровской эпохи, когда инок Филарет
вышел за стены Свято-Троицкой Сергиевой лавры и вступил в новую для него жизнь,
старый порядок этой жизни был нарушен, шли поиски основ нового порядка.
Осмыслялось открывшееся богатство западной общественной мысли, новые для нас
системы ценностей, взгляды, идеи и идеалы. И поскольку этот вызов Запада нес
угрозу Традиции, и возникла объективная потребность формулирования ответа на
вызов (чего могло бы не случиться, пребывай русское общество в состоянии
самодовольной изоляции от внешнего мира). В числе лиц, принявших активное
участие в этом процессе оказался и троицкий инок.
Начало деятельности святителя Филарета, таким образом,
оказалось рубежным и для него и совпало с той самой точкой выбора во всей
общественной жизни России – в политике, экономике, культуре и религизной жизни.
Открывались новые дали, в которых таились и неведомые угрозы и перспективные
возможности развития.
2.
В сфере государственной жизни России под внешним
великолепием самодержавного строя сохранялась шаткость власти.
В самом деле, Екатерина II отняла престол у мужа, который
позднее был убит. Павел I законно наследовал власть, однако сразу принялся
пересматривать принципы правления своей матери в большом и в малом. Эта стало
началом потрясений, жертвою которых он
и пал. Воцарение Александра I произошло в результате устранения и
убийства Павла Петровича, принципы правления которого также были отчасти
пересмотрены. Косвенная причастность царствующего императора к убийству своего
отца не была вовсе абсолютной тайной, что порождало и моральные, и правовые
проблемы в государственной жизни. По свидетельствам современников, Александр
Павлович считал, что не имеет морального права на законное осуждение
заговорщиков (будущих декабристов). До конца остаются неясными и побуждения
императора, повелевшего в 1823 г. тайно узаконить переход прав на российский
престол от великого князя Константина Павловича к великому князю Николаю
Павловичу. Объективной задачей для Русской Церкви становилась выработка своего
отношения к государству и царствующей династии, а также к характеру
церковно-государственных отношений применительно к новым условиям времени.
Разрешение этой задачи принял на себя и святитель Филарет, дав свой ответ в
проповедях и церковно-административных документах в последующие десятилетия.
Трудно определенно сказать, в какой степени инок Филарет был
посвящен в хитросплетения дворцовой политики, но известна его близость к трону
и причастность к важным тайнам царствования Александра Павловича – возможно,
такого же рода, как близость патриарха Никона к Алексею Михайловичу и
архиепископа Феофана к Петру Алексеевичу. Причем участие будущего святителя в
делах дворцовых и государственных протекало не в русле «церковного
политиканства», а, напротив, в русле все более полного воцерковления царской
деятельности (как через князя А.Н.Голицына, так и в непосредственном общении с
Александром Павловичем). Тем самым, иноку Филарету выпал редкий для русского
священнослужителя «шанс» оказывать непосредственное влияние на решение
некоторых вопросов общегосударственной значимости. То была новая тенденция для
династии Романовых, но она скоро оборвалась по воле императора.
В сфере общественной жизни царствование Александра Павловича
стало периодом частичных преобразований, «реформ внутри системы». Вероятно,
судя по воспоминаниям князя А.Чарторижского и иных, император обсуждал
возможности осуществления «реформы системы» - коренного преобразования
общественного строя путем отмены крепостного права, однако не решился на это.
Он не ощущал надежной социальной опоры со стороны российского дворянства,
которое в то время едва ли поддержало бы такую «революцию сверху», отнимающую у
них их законную собственность, да и развитие отношений с наполеоновской
Францией вызвало противодействие со стороны национально настроенного дворянства.
Известно, что адмирал А.С.Шишков называл «Негласный комитет» из четырех близких
друзей молодого императора «якобинской шайкой».
И, тем не менее, сознавая потенциальную угрозу революции
(возможно, обсуждая ее в беседах с Ж.де Местром, чьи «Рассуждения о Франции»
(1798) читала вся образованная Европа), император сознавал необходимость
серьезных перемен в стране. Александр Павлович не был консерватором, но не был
и либералом в полном смысле этого слова. Прежде всего и более всего он был
русским самодержцем, хотя и весьма европеизированным. Он намечал некоторые
перемены, к которым были бы готовы и общество, и народ, что было вполне в духе
идей «просвещенного абсолютизма». «С абсолютной монархией уже покончено, -
утверждал Ж.де Местр, предлагая проведение реформ, упреждающих революцию: - Я
склонен думать, что монарх, желающий спасти свою власть, поступит разумно, если
пожертвует некоторой ее долей, или, лучше сказать, если ограничит
злоупотребления властью законом» (18, с.645).
В то же время, неблагополучие усиливалось сохранением
крепостного строя и вопиющим произволом чиновников. «При осмотре мною
богоугодных заведений в Москве, – говорил граф Ф.В.Ростопчин, - уверился я еще
более, что юстиция для бедных не по деньгам». Не хватало сенаторов для проведения
ревизий в губерниях. Санкт-Петербургский митрополит Амвросий (Подобедов) в
проповеди от 17 января 1815 г. при приведении к присяге судей обличал
«чиноначальников, обретающих неправедным путем» пышный стол, великолепную
колесницу, блестящую златом одежду. «А добродетель? - О! вооруженному мечом
власти, не нужен утлый посох добродетели… А творить суд и милость? – Можно,
когда сие входит в расчет власти, выгод жизни или уважения света». Эта
проповедь получила широкую известность, была переведена на французский язык,
напечатана в журнале «Вестник Европы» (Цит. по: 8, с.272).
Закон о «свободных хлебопашцах» (20 февраля 1803 г.) стал по
сути дела благим пожеланием императора, его своеобразным «посланием» к
российскому дворянству, которое, впрочем, предпочло не заметить сие «послание».
У нас нет свидетельств об отношении святителя Филарета к
крестьянскому вопросу в то время, но важность этого главного, «стержневого»
вопроса общественной жизни страны он не мог не понимать. Признание властью
самой возможности изменения крепостного строя «открывало дверь» переменам,
последствия которых трудно было предугадать. Но в то же время, святитель, по
всей очевидности, сознавал и вязкую инерционность общественного сознания.
Н.П.Гиляров-Платонов, вспоминая атмосферу своего детства и юности, отмечал
отсутствие «зачатков развития» в толще народной жизни (6, т.1, с.113).
Тем не менее, власть начала проведение отдельных
преобразований, долженствующих повысить эффективность государственного аппарата
и упрочить устойчивость системы.
Среди этих «реформ внутри системы» заслуживает внимания создание
Государственного Совета и начало работы над сводом законов. Другая реформа в
сфере образования: создание новых высших учебных заведений. Таким образом,
созданы условия для формирования нового слоя европейски образованного
дворянства.
Академия Наук получила новый устав, преобразована Академия
художеств, учреждена Публичная библиотека. Тем самым расширены возможности для
развития отечественной культуры. Начато преобразование духовных учебных
заведений, созданы Духовные академии в Москве и Петербурге. Почему и зачем?
Только ли по благорасположению или своеволию государя? Нет, а ввиду «жалкого
состояния духовной школы», как необходимый ответ на вызов времени (см.: 12; 27,1
гл.).
Таким образом, не только сотни дворянских отпрысков получили
возможность повысить свой культурный уровень, но в масштабах всего российского
общества был открыт простор распространению светского духа и широкому
заимствованию достижений западноевропейской культуры.
В том не было, конечно, принципиальной новизны. Например, не
в столицах, а в Харьковском коллегиуме по распоряжению архиепископа Самуила
(Миславского) еще в начале екатерининского царствования был заведен учитель
французского языка, «дабы ученики, упражняясь во французском диалекте, через
всегдашнее с учителем обращение, могли затвердить самую парижскую прононсию,
изучать литературу в талантливых представителях (Руссо, Вольтер), с тем, чтобы
из сочинений сих двух красноречивых и остроумных мужей выбирать такия, которые
ничего не заключают в предосуждение нашей веры и благочестия» (Цит. по: 26,
с.179).
Однако широкие преобразовательные планы М.М.Сперанского
потерпели неудачу, а сам он был сослан. Причина тому не только в радикализме
предлагаемых «бумажным реформатором» перемен, грозивших революцией, чего мог
испугаться император. Важной причиной стало открытое выступление оппозиции Сперанскому
со стороны многочисленных сторонников консервативного курса, среди которых были
такие разные деятели как Ж.де Местр и архиепископ Феофилакт (Русанов). Первый
обеспокоился тем, что проекты государственного секретаря вели Россию к
конституции, а также глубоко затрагивали непосредственные интересы иезуитов в
системе образования, а второй выступил против навязывания Сперанским своего
протеже И.Фесслера в качестве главного наставника будущих пастырей, против
мистических и неправославных искушений профессора-масона (см. 13, гл.6).
Впрочем, «мечтательный император» оказался весьма
решительным в некоторых вопросах. Так, в мае 1814 г. по настоянию русского
императора французский король Людовик XVIII подписывает конституционную хартию,
вводит представительное правление. В ноябре 1815 г. уже сам Александр Павлович,
не поддержав планы польских патриотов о предоставлении независимости Польше,
даровал Польскому королевству конституцию, то есть, такой строй, которого был
лишен титульный народ Российской империи.
Таким образом, Александровское царствование стало
причудливым смешением либеральных и консервативных начал: просвещенного свободомыслия и махрового
деспотизма, безбрежного космополитизма и искреннего патриотизма; в той эпохе
находятся истоки всех последующих течений русской общественной мысли.
Император держал при дворе государственного историографа
Н.М.Карамзина, написавшего ему в декабре 1819 г.: «Государь, я презираю
нынешних либералов, я люблю только свободу, которую у меня не может отнять ни
один тиран… Я не прошу более вашей благосклонности. Я говорю с Вами, быть
может, последний раз» (цит. по: 21, с.178). Генерал М.Ф.Орлов в августе 1819 г.
в киевском отделении Библейского общества произнес в торжественном собрании
речь откровенно политического содержания, более того – проникнутую идеями
решительного либерализма, с осуждением «тиранических систем правления»,
«политических староверов» и «друзей невежества» (см. 5, с.13-60). Все это
сходило им безнаказанно. Но в мае 1820 г. А.С.Пушкина за вольнолюбивые стихи
отправляют в административную ссылку в южные губернии. А военные поселения, а
погром Магницким Казанского университета? Амплитуда колебаний «маятника
государственной воли» оказалась очень велика.
Инок Филарет, оказавшийся в центре государственной, общественной
и церковной жизни России, не мог отойти в сторону, должен был самостоятельно
осмыслять и вырабатывать свое отношение к идущим переменам.
Русская консервативная и либеральная мысль искали ту
«золотую формулу», которая могла бы быть положена в основание дальнейшего
существования Российской империи в условиях Нового времени. В конце XVIII века
инструментом общественных преобразований было сочтено масонство, которое, по
мнению отечественного историка В.И.Старцева, «при общем недостаточном уровне
культуры и образования даже в высшем слое господствующего дворянство класса…
выполняло определенную развивающую, культурную и просветительскую миссию,
прививало навыки общения… При этом подавляющее большинство русских масонов были
лояльными к власти людьми, монархистами и консерваторами» (27а, с.22). Причем,
если ранее духовной пищей масонов были труды западных и отечественных
розенкрейцеров-мистиков, то после 1812 г. в тексте клятв некоторых масонских
лож появился пункт об «обязанности братьев распространять и пропагандировать не
просто христианскую, а… нашу святую православную веру» (2а, с.245). Но более
половины масонов составляли иностранцы, для которых благо России вовсе не было
главной целью деятельности. Всего в 1810 г. в Петербурге насчитывалось до 240 масонов
(примерно столько же в провинции). Их деятельность была неофициально разрешена
властью. В 1816 г. в ответе на рапорт московского генерал-губернатора
А.П.Тормасова об открытии масонской ложи император ответил: «Я не даю явного
позволения, но смотрю сквозь пальцы. Опытом доказано, что в них нет ничего
вредного, и то предоставляю на твою волю» (цит. по: 2а, с.269).
Деятельность масонов имела непосредственное отношение к
системе церковного образования. Частью обширных планов М.М.Сперанского было
создание масонской ложи с филиалами по всей России, в которую были бы обязаны
поступать наиболее способные из духовных лиц всех состояний, прежде всего
студенты духовных академий и семинарий (см. 33а, с.139-141). Вероятно, он
рассчитывал создать надежный и послушный механизм для «обновления» всей русской
жизни. В петербургском обществе заговорили о том, что это князь А.Н.Голицын и
архимандрит Филарет действуют в этом направлении, «хотят составить новое
христианское сословие» (21, с.172). На деле же нет никаких свидетельств о
причастности святителя Филарета к деятельности русского масонства, от которых
он держался в стороне.
Позднее, из опасений о возможной революционной
устремленности тайных обществ, Александр Павлович подписал 1 августа 1822 г.
рескрипт «О уничтожении масонских лож и всяких тайных обществ» (см. 2а,
гл.8-11).
О справедливости его опасений свидетельствует мятеж 14
декабря 1825 г. Примечательно, что теоретики и идеологи декабризма
придерживались не только антимонархических и республиканских, но и откровенно
антицерковных или антиправославных взглядов. М.А.Фонвизина привлекала идея
общехристианской вселенской церкви, П.И.Пестель выступал с позиций деизма,
С.И.Муравьев-Апостол написал «для народа» свой «остроумный» катехизис,
М.Ф.Орлов подменял веру сциентистским подходом, а М.С.Лунин предлагал обращение
к католицизму, который, по его мнению, уже «доказал свою способность
содействовать действительному прогрессу христианских государств» (см. Избранные
социально-политические и философские произведения декабристов. В 3 т. М.,
1951).
В русском обществе поиски новой идейной основы продолжались.
Воспользовавшись предложением А.Н.Оленина в письме от 5 января 1813 г., архимандрит
Филарет свой ответ предложил в «Рассуждении о нравственных причинах неимоверных
успехов наших в настоящей войне» (1813 г.), прочитанных в собрании «Беседы
любителей русского слова». В качестве своеобразных «опорных точек» архимандрит
Филарет называет: веру в Бога, ибо государство есть «некоторый участок во
всеобщем владычестве Вседержителя… с соблюдением Его закона, благочестия и
добродетели»; «крепкий союз любви между подданными и Государем», ибо
государство есть «великое семейство человеков»; «простые, но чистые и твердые
правила нравственности, преданные от предков и не ослабленные иноплеменными
нововведениями», ибо государство есть «союз свободных нравственных существ,
соединяющихся между собою, с пожертвованием частью своей свободы для охранения
и утверждения общими силами закона нравственности…» (32, с.312-315).
По первому впечатлению эти пункты его рассуждений созвучны
идеям А.С.Шишкова в его «Рассуждениях о любви к Отечеству» (1811 г.) и
С.Н.Глинки в его статьях в журнале «Русский вестник» в 1808-1820 гг. («Бог.
Вера. Отечество») (см. 1; 7), спустя два десятилетия оформленных С.С.Уваровым в
доктрину «официальной народности». Но вот упоминание «свободных нравственных
существ» жертвующих «частью своей свободы» явно выходит за рамки
консервативно-монархической и национальной идеологии. Точно так же, и в слове
на день коронации императора Александра Павловича (1814 г.) чисто христианский взгляд
проповедника очевиден: «Блажен народ, который, не делая себе идола из
собственного могущества, славы и величия, полагает сердце свое в силу Божию…
Одно только есть истинное, так как и естественное, направление народного
могущества – направление ко благу общественному и спасению бедствующего
человечества… Если Бог не только нам, но и чрез нас являет спасение свое, то мы
есмы не только предмет, но и действующее орудие промысла Его…» (31, т.1,
с.193,195). А.Зорин определяет этот подход Филарета как «христианский
универсализм», призванный по воле императора «заменить шишковский изоляционизм,
в качестве государственной идеологии империи», в духовное обоснование ее нового
политического курса (13, с.265). Представляется, что сформировавшийся в то
время у святителя Филарета подход, точнее метод богословствования, вернее
определил священник П.Хондзинский: «… слово Писания есть не внешняя опора
мысли, но закваска, дающая жизнь ее (мысли) вербальному выражению» (34, с.145).
Филаретовские проповеди 1812-1814 гг. выражали постоянную для автора сосредоточенность на Священном Писании,
но весьма вероятно, что в них отозвалось и охватившее Россию после изгнания
Наполеона воодушевление, восторг от выпавшей на долю России исторической миссии
освобождения Европы.
Между тем, консервативная, антизападническая «Беседа»
пользовалась открытой поддержкой Церкви (например, в январе 1812 г. одно из
заседаний посетили все члены Святейшего Синода), и эту неявную оппозицию
православных иерархов новому курсу императора должен был учитывать архимандрит
Филарет.
Но показательно, что архимандрита привечали не только в
кругу участников шишковской «Беседы», но и в среде их идейных противников,
«арзамасцев». В феврале 1814 г. В.А.Жуковский полушутливо писал А.Ф.Воейкову:
«Не заводя партий, мы должны быть стеснены в маленький кружок: Вяземский,
Батюшков, я, ты, Уваров, Тургенев, должны быть под одним знаменем: простоты и
здравого вкуса… Министрами просвещения в нашей республике пусть будут Карамзин
и Дмитриев, а папою нашим Филарет» (2, т.1, с.220). В этом отрывке
примечательно упоминание таких понятий как «республика» (в значении
«равноправное сообщество») и «здравый вкус», которые, вероятно, разделялись и
архимандритом Филаретом. Точности ради, упомянем об ироническом подчас
отношении князя П.А.Вяземского к личности святителя Филарета, который был
близок к этим партиям «архаистов» и «новаторов» (консерваторов и либералов), но
нигде не был полностью своим. Причина тому заключается не только в корневой
общности в то время этих «партий», но и в иной для него точке отсчета, более
высокой.
В то же время, трудно было вовсе остаться вне веяний
времени. И при известном чтении Н.М.Карамзиным отрывка из своей «Истории» о
жестокостях царя Ивана Грозного архимандрит Филарет разделяет либеральное
отношение – осуждение жестокостей царя. Он не мог не знать мнения
консервативных кругов, например, попечитель Московского университета
П.И.Голенищев-Кутузов (член масонской розенкрейцерской ложи) направил в 1810 г.
буквальный донос по начальству, обвиняя историка в «проповедовании безбожия и
безначалия». Спустя десятилетия точка зрения Филарета меняется, теперь он
полагает, что не стоит выносить столь откровенное суждение о каком бы то ни
было государе на общий суд.
Еще одна любопытная деталь для понимания круга идейных
поисков этого круга людей: инок Филарет, видимо, в Петербурге познакомился с
сочинениями французского просветителя, архиепископа Ф.Фенелона, отзвуки идей
которого можно найти в его последующем творчестве. В то же время, творчество
Ф.Фенелона занимало особое место в нравственном развитии В.А.Жуковского,
называвшего Фенелона «товарищем на всю жизнь», и которого друзья называли
«русским Фенелоном» (10, т.14, с.477).
Петербургское общество и до и после войны 1812 г. не
отворачивалось от патриотизма, но было просто переполнено иностранцами, в
большинстве своем – французскими эмигрантами, спасавшимися от Революции, но
также сотнями честолюбивых и предприимчивых иных западноевропейцев, приехавших
в Россию на поиски счастья, денег и чинов. Они во многом задавали тон.
Показательно, что император распорядился пригласить для написания портретов
героев Отечественной войны 1812 года не русского, а английского художника Дж.
Доу. Но столь же показательно, что по воспоминаниям А.П.Бутенева, «в таком
самодержавном государств, как наше, при государе, столь любимом, как был
Александр Павлович, несмотря на вкоренившееся в высших классах предпочтение к
иностранцам, политические обстоятельства того времени произвели в обществе
глухой, но все же внятный ропот противоречия открыто выражаемым симпатиям двора».
Находились и такие, кто открыто выражали свой ропот. Например, в сентябре 1809
г. известная М.Н.Нарышкина устроила на своей даче близ Петербурга великолепный
праздник с фейерверком и ужином на 200 человек, но ни французский посол, ни
один француз не были приглашены (8, с.251). А вокруг адмирала А.С.Шишкова
сформировалась своеобразная «русская партия», с которой император вынужденно
сблизился лишь на время войны 1812 г.
В проповедях архимандрита Филарета до и после войны 1812 г.
национальное начало (как любовь к Родине) присутствует, однако не является
основным. Даже в Слове пред погребением тела светлейшего князя М.И.Кутузова в
Казанском соборе 13 июня 1813 г. деятельность русского фельдмаршала
рассматривается в свете «всеобъемлющего владычества Божия, которое подвергает
нас некоторой судьбе… судьбе премудрой». Хотя есть и необходимое упоминание о
предохранении «от суеверного уничижения пред идолом иноземного просвещения и образованности»
(31, т.1, с.43,47). В написанной им по поручению Св.Синода молитве для службы в
день Рождества и в «воспоминания избавления Церкви и державы Российския от
нашествия галлов и с ними двадесяти язык» также можно увидеть обращение не к
земному, а к небесным заветам и ценностям (см. 33, Избранные молитвословия,
с.17-18).
Объясняется это не только теоцентричностью мировоззрения
святителя, но и тем, что в ту эпоху идея национальности еще только возникла в
европейской общественной мысли как ответ на агрессивные войны Наполеона, в
первую очередь в среде патриотически настроенных испанцев (развернувших
партизанскую войну против захватчиков) и немцев (патриотическое общество
Тугендбунд). В большинстве же европейских стран понятие национального
государства отсутствовало, всякое монархическое государство естественно
оставалось законным владением правящего государя. (Даже спустя десятилетия
министр иностранных дел России К.Нессельроде говаривал: «Я не знаю, что такое
национальные интересы, я знаю лишь интересы государя»). И спустя десятилетия, в
годы Восточной (Крымской) войны в проповедях святителя Филарета на первое место
поставлены государь и его государство, на второе – Отечество (см. 31, т.5, с.211,216,364,369).
Напротив, стоит отметить важность для святителя уже в ту
эпоху идеи государства, основанного на власти монарха и прочном фундаменте
православной Церкви ради ясного стояния в Боге. Теократический подход к идее
государства, выработке которого, быть может, послужили и идеи «пламенного
реакционера» де Местра, становится для святителя Филарета единственно верным на
всю оставшуюся жизнь.
Во внешней политике Александра Павловича также возникли не
только новые цели, но и новые руководящие принципы.
Вплоть до Отечественной войны 1812 г. цели и методы российской
внешней политики оставались вполне традиционными, хотя и происходила не раз
переориентация в выборе союзников. Как бы то ни было, все это укладывалось в
рациональную схему европейского мышления.
Схема была отброшена летом 1812 г., когда возникла смертельная
угроза независимости России со стороны Запада под водительством Наполеона.
Можно предположить, что в те дни Александр Павлович перешел серьезный духовный
кризис. Мы можем говорить лишь о последствиях этого кризиса.
До мозга костей европеизированный император, воспитанный в
вольнодумном и даже революционном духе, знающий французский язык лучше
русского, вдруг внутренне перерождается, становится русским патриотом и
искренним христианином. Будь он частным человеком, вся эта перемена осталась бы
достоянием его и близких людей, но, будучи государем, главой огромной империи,
он приложил новообретенные принципы к внешней политике. Тем самым, была
предпринята, очевидно, искренняя попытка вернуть его империи то духовное,
христианское начало, которое было присуще Византийской империи и было заложено
в русской государственности.
Впервые такой подход проявился в официальном
внешнеполитическом документе в январе 1813 г. в договоре между Россией и
Пруссией, подписанном фельдмаршалом М.И.Кутузовым и князем К.А.Гарденбергом по
поручению своих государей. Но совершенно очевидно, что не король
Фридрих-Вильгельм III, а император Александр I продиктовал следующее: «Наступит
время, когда договоры не будут больше заключаться только для передышки, когда
они снова будут исполняться с той религиозной верой, с той священной
нерушимостью, на которых держится уважение, могущество и неприкосновенность
монархий». Впрочем, он был понят своим союзником, который часто повторял: «Если
Бог благословит наши планы, мы сможем однажды в будущем восславить Господа пред
всем миром» (цит. по: 21, с.116,154).
В основу Священного союза была положены идеальные начала – к
удивлению циничных и прожженных европейских политиков типа Талейрана и
Меттерниха, которые, конечно же, постарались использовать это обстоятельство в
своих интересах.
Но давайте представим себе, как могло это быть воспринято в
русском обществе того времени, как мог воспринять это молодой архимандрит
Филарет. Воодушевление и энтузиазм были весьма велики. Желалось, чтобы то были
не просто веяния мистицизма, а новые духовные основы внешней политики, а может
быть, и новый характер церковно-государственных отношений. На какое-то время
показалось, что по воле российского государя в России и в мире начинается новая
эра, эра справедливости и милосердия.
Примечательно, что в ряде вопросов Александр Павлович
действовал вопреки букве Священного союза, но вполне в его духе. Он
сочувственно отнесся к освободительному движению на Балканах, остававшихся под
гнетом Османской империи, в частности, к попыткам греков-патриотов в 1821-1822
гг. обрести национальную независимость – вопреки законной власти турецкого
султана. Однако, император поколебался, но так и не решился признать православных греков, «бунтовщиков и
революционеров», законными выразителями интересов греческого народа.
Эти вопросы были частью эпохи больших ожиданий и больших
перемен, они бурно обсуждались в петербургских салонах той эпохи. Отзвуки этого
ощутимы в последующей деятельности святителя Филарета, в его отношении к
западным державам и к Восточным Церквам.
3.
В литературе принято особо отмечать явление, характерное
лишь для Александровской эпохи: мистические увлечения русского общества (см.
работы А.Н.Пыпина, И.А.Чистовича, прот. Г.Флоровского, иерея П.Хондзинского и
Е.Ю.Кондакова и др.).
«Волна мистицизма» накрыла Россию не только в силу
недостаточной укорененности государя и его друга князя А.Н.Голицына в
православной вере. Так происходило по всей Европе, где Великая революция не
просто пошатнула троны, но и покусилась на ниспровержение Владыки Небесного.
Отшатнувшись от неверия, неудовлетворенное состоянием католицизма и
протестантизма, европейское общество пустилось в самостоятельное плавание по
духовному морю, оставив за бортом церковных вожатых. В то время еще не было
разделения политической идеологии и духовной веры, сохранялось целостное
мировоззрение.
На рубеже XVIII-XIX веков в среде русского дворянства
продолжали существовать наряду с традиционным православным мировоззрением и
иные: И.П.Елагин и Н.И.Новиков вдохновлялись учением Сведенборга, И.В.Лопухин
читал масонские трактаты, идеи Сен-Мартена составляли духовную пищу А.А.Плещеева
и А.И.Тургенева, Р.А.Кошелев активно переписывался с Лафатером и Сен-Мартеном, А.Ф.Лабзин
переводит Юнга-Штиллинга на русский язык, г-жа С.П.Свечина распространяет в
петербургских гостиных идеи Сен-Мартена и Баадера. Немалая часть столичного
общества увлечена такого рода духовными поисками.
На первый взгляд это объясняется доступностью иностранных
книг. Однако не всякая вычитанная из книги идея входит в сознание общества, но
лишь такая, которую общество в своем конкретно-историческом состоянии готово
принять. И русское общество, находившееся в переходном состоянии, в ту эпоху
оказалось открыто именно для мистических идей.
Следует отметить влияние личности государя Александра
Павловича и на эту сферу общественной жизни. В течение нескольких лет
происходит решительный поворот в мировоззрении и мировосприятии императора от
вольнодумства, деизма и религиозного равнодушия к поискам системы духовных
ценностей если не в Христианстве, то в религии.
Переписка Александра Павловича с князем А.Н.Голицыным и
Р.А.Кошелевым, с которыми он был более откровенен, чем со всеми иными, по
мнению великого князя Николая Михайловича, свидетельствует о его духовных
исканиях еще до войны 1812 г. В марте 1811 г., на Страстной неделе император
писал Кошелеву: «… благодарю вас за выраженные чувства и, как вы, я тоже
возлагаю всю мою надежду на Промысл Божественного Существа». В письме от 25
января 1813 г.: « …как мне приятно узнать, что вы меня поняли. Моя вера чиста и
ревностна. С каждым днем эта вера во мне растет и крепнет, давая такого рода
наслаждение, которое было неведомо для меня. Но не думайте, что это только
результат последнего времени; я давно уже искал этого пути» (цит. по: 21,
с.157). (Спустя несколько лет, в 1820 г. Кошелеву будет запрещено появляться
при дворе).
В жизни русского образованного дворянского общества в
Александровскую эпоху возникает противоречие между жесткой политикой
самодержавного государства в сфере идеологии, и интересами самого общества,
которое будто пробудилось от спячки. По словам А.Н.Пыпина, «это был тот
странный период времени, характером которого было общественное утомление и
вместе с тем сознание неудовлетворенности существующих отношений и смутное
искание чего-то нового…» (23а, с.24). Меньшинство потянулось к «запретному
плоду» либеральных идей. По воспоминаниям А.С.Стурдзы, в начале Александровского
царствования «масонские ложи, мартинисты и лжемистики смыкали свои ряды и тайно
готовились к открытому нападению на Церковь», в страну «проникли иезуиты» (29,
с.269). Но большинство проявляло интерес к тому, что было позволено и даже
поощрялось сверху: к поиску новой идейной основы морали и религии.
В те годы многих отталкивал «холодный формализм тогдашней
Церкви», отмечали современники. Внимание исключительно к обрядовой стороне
(соблюдение постов), «неподвижность и замкнутость учения веры, исключающие
всякую свободу мысли» - все это не могло удовлетворить пробудившуюся мысль
русского общества (см. 20). Таинства и богослужение воспринимались многими как
простая и необходимая формальность. В аристократических домах Петербурга
священник отнимал у хозяев для исповеди не более четырех минут, причем, «если
есть на самом деле что-то слишком серьезное, то им об этом не говорят». В
«Санкт-Петербургских Ведомостях» за 5 марта 1817 г. сообщалось: «Второго дня
текущего месяца Их Императорские Величества Император и Императрица, а также Их
Императорские Высочества Великие князья Николай Павлович и Михаил Павлович, а
также Великие Княгини Екатерина Павловна и Анна Павловна благоволили [то есть,
доброжелательно снизошли] принять причастие в малой церкви Зимнего дворца»
(цит. по: 19, с.39).
Великие революционные потрясения требовали от мало-мальски
думающих людей осмысления. Но, как это часто случается в России, одна крайность
(насмешливое и скептическое отношение к вере) породила иную крайность
(внецерковный мистицизм).
Отвечая на запросы жизни, в России издаются в переводе
сочинения известных европейских мистиков: Юнг Штиллинг «Победная повесть».
СПб., 1815; он же. «Приключения по смерти». СПБ., 1817; он же. «Нравоучительные
правила». СПб., 1818; Яков Бёме. «Путь ко Христу». СПб., 1815; Эккартсгаузен.
«Облако над святилищем». СПб., 1803; он же. «Законоположения человеческого
разума». СПб., 1817; он же. «Ключ к таинствам натуры», СПб., 1820,1821, и др.
В России в духовной жизни открываются более разнообразные
виды и возможности, нежели традиционный церковный уклад Православия.
Относительно быстро, на протяжении десятилетия, происходит процесс поляризации
различных духовных центров и кристаллизация из воззрений. Это «внутренняя жизнь
с Богом» (А.Ф.Лабзин, А.Ф.Стурдза, баронесса Ю.Крюднер) или «поиски Бога»
(секта А.С.Татариновой); это церковность как самоценность (архимандрит Фотий,
митрополит Серафим, епископ Евгений) или развитие церковной жизни на основе
патристики и с учетом современных реалий (архимандрит Филарет, архимандрит
Иннокентий). Возникает проблема выбора своего пути, и ее должны были решать
натуры активные, творческие, ищущие Истины.
Напомним известное: слабость Русской Церкви, лишенной своей
земельной собственности и утесняемой государственной властью. Дело не только во
все усиливавшейся власти обер-прокурора. Например, обер-прокурор А.А.Яковлев в
1802 г. предложил ввести должность епархиального прокурора, еще более урезав
права правящего архиерея. В том же духе действовала и местная администрация.
Например, московский генерал-губернатор граф Салтыков представил государю
проект превращения Коломенского архиерейского дома в казармы и конюшни для
кавалерийского полка. «Прошу защитить», – писал митрополит Московский Платон
(Левшин) первоприсутствующему в Синоде митрополиту Амвросию (Подобедову) (24,
с.19).
Внимания заслуживает церковная политика императора
Александра Павловича, пожалуй, самого закрытого и загадочного русского
государя. Влияние на императора было многообразным. В годы его молодости
горячая вера считалась признаком наивности, а вот деизм был «признаком людей
высшего общества и хорошего тона». Так, во время свидание с Наполеоном в
Эрфурте в 1805 г., по воспоминаниям князя А.Н.Голицына, Наполеон «очень хвалил
решение Петра об упразднении патриаршества и создании Синода». А сам князь
осуждал «господство монашества» в русской церковной жизни, и как-то сказал
наедине А.И.Тургеневу о назначении епископов из монахов: «Какой-нибудь пьяный патриарх установил это». При
этом он старательно следовал уставу церковной жизни, соблюдал все посты.
Достойно внимания и мнение князя Голицына о расколе и раскольниках: «Самое
лучшее – не обращать на них внимания. Если правительство станет поступать
иначе, то или их надо будет преследовать, они явятся мучениками, или придется
выделить их из ведения господствующей Церкви. В делах раскола нужно все
предоставить воле Божией, времени и
просветительному старанию православного духовенства», - как-то высказал
(14, с.9,25,27).
Упомянем и о неоднозначной личности Ж.де Местра, который был
близок к императору, и который не был чужд мистицизма, и в годы жизни в
Петербурге размышлял о проблеме третьего Откровения, что отразилось в его
известных «Санкт-Петербургских вечерах».
Знаковым в процессе духовных исканий Александровского царствования
представляется не только возникновение Священного союза, но и создание
«двойного министерства» - духовных дел и народного просвещения. Высочайший
манифест о соединении двух ведомств был издан в первопрестольной Москве 17 октября 1817 г. Стоит ли
говорить об искренности его создателей – императора и князя Голицына. Но вот
реакция современников: «Соединение двух министерств последовало с тем
намерением, чтобы мирское просвещение сделать христианским, - писал
Н.М.Карамзин другу И.И.Дмитриеву. – Отныне кураторами будут люди известного
благочестия. Не мудрено, если в наше время умножится число лицемеров». О себе Карамзин
сказал: «Иногда смотрю на небо, но не в то время, когда другие на меня
смотрят». Он искренне жалел некоторых чиновников этого ведомства, которые
портили свой ум «мистическою вздорологиею» (30, с.5). А фанатически нетерпимый
адмирал А.С.Шишков и вовсе «двойное министерство» называл «вертепом», «гнездом
нечестия и разврата», «приютом тайных обществ, возмущающих спокойствие Церкви и
Государства».
Между тем, переписка императора с близкими по духу людьми
сосредоточивается именно на духовных и христианских темах. В письме к княгине
С.С.Мещерской от 23 октября 1820 г. Александр Павлович писал: «Тысячу раз
поблагодарите митрополита [Амвросия] за его память, а в особенности за его
благословение, которое Я никогда не принимаю от него иначе, как с живейшим
душевным ощущением, будучи убежден, что получаемое от него есть благословение
Вышняго, так как действующую силу его он испрашивает с верою у Спасителя,
Которого никогда не призывают вотще. Скажите ему, что я более, чем когда-либо
нуждаюсь в этом благотворном благословении и в его молитвах, потому что мы
здесь заняты одним из самых важных, но и трудных дел. Дело это заключается в
то, чтоб изыскать целебное средство противу господства зла, распространившегося
быстро и всеми тайными путями, к которым прибегает сатанинский дух, им
управляющий. Искомое нами врачевание – увы! – превыше нашей немощной
человеческой силы. Один Спаситель силою Своего Божественного Слова может
даровать это средство. Призовем же Его от всей полноты и со всею горячностью
наших сердец…» (Цит. по: 35, с.207). Да и князь А.Н.Голицын, по справедливому
замечанию И.А.Чистовича, искренне стремился к тому, «чтобы вывести русский
народ из того усыпления и равнодушия в деле веры, какое казалось ему почти
повсюдным, пробудить в нем высшие духовные инстинкты…» (35, с.111).
Оказалось, что отождествление личной духовной жизни
императора и общественной жизни империи оборачивается странными последствиями.
Александр Павлович и князь А.Н.Голицын, вероятно, начинали рассматривать
самодержавную власть не столько в качестве национально-государственной
структуры, сколько как политическое орудие для утверждения в России и в Европе
надконфессиональной религии. Благие цели – защита тронов и стабильности,
повышение духовности дворянского общества и народа – привели их к формированию
специфической идеологии религиозного характера и космополитической по духу.
Оказалось же, что излишняя степень формализации духовной
жизни вредна, но и полный отказ от формальных рамок церковной жизни опасен.
Трудно было остаться в стороне от тихого вихря борьбы
различных групп и группок, архимандрит Филарет был обязан занять определенную
позицию. Однако это оказалась не чисто «партийная» позиция. Как и в случае с
литературными «архаистами» и «новаторами», с политическими консерваторами и
либералами, и в вопросах духовной жизни он не становился своим ни для
откровенных мистиков типа Лабзина, ни для ревностных охранителей типа архимандрита
Фотия. Он вырабатывал иную точку зрения. Это стало важным опытом для будущего
святителя, повлияло на его взгляды о положении Церкви в Российской империи, о
характере церковно-государственных отношений, о возможности преобразований внутри
Церкви.
В те же годы в Петербурге открыто действует секта
Татариновой. Тихая и кроткая Екатерина Филипповна Буксгевден, лютеранка по
вероисповеданию, вышла замуж за И.М.Татаринова, вскоре потеряла сына и мужа. 8
ноября 1817 г. приняла православие и тут же, по ее уверению, ощутила дар
пророчества. Она продолжала жить с матерью в Михайловском замке, и в его стенах
сформировался кружок («духовный союз») уверовавших в пророчества Татариновой. Его
посещали представители столичного дворянства, чиновники и несколько простолюдинов,
в частности, бежавший из сибирской ссылки скопец Кондрат Селиванов, сам имевший
многих последователей. Власть до поры до времени дозволяла такого рода
собрания, пока давление защитников православия не вынудило ее действовать. После
прекращения радений у Татариновой, выселенной в 1821 г. из Михайловского замка
и обязавшейся подпиской не собирать тайных собраний, столичное дворянство стало
захаживать на проповеди пастора Госнера и на беседы прибывшей в 1821 г. в
Петербург баронессы Ю.Крюднер. Эта «великая пророчица» устраивала свои
«молитвенные собрания» в доме княгини А.С.Голицыной (родной сестры близкой к
императору княгини С.С.Мещерской), на них бывал и князь А.Н.Голицын (См. 35, с.203-215).
Пример индивидуальных духовных исканий приводит А.Я.Булгаков
в письме из Москвы от 23 мая 1822 г. к брату Константину: «… Максим, бедный,
плох: с утра до вечера читает Вольтера, спит на стуле. Борода как у попа, а
ногти как у кошки, и говорит вздор. Этот человек был очень религиозен; а как
это основание обрушилось, он остался ни с чем, и голова у него кругом пошла!
Сделался ужасным безбожником, жаль его очень» (3, т.2, с.168).
Наряду с «полюсом» мистицизма, сильным поддержкой
императора, возник «полюс» церковного охранительства, сильный своей опорой на
верхи и низы русского общества. Пик их могущества пришелся на следующее
царствование, когда решительные «мудрецы» предложили даже запретить монашеские
правила святителя Василия Великого, усмотрев в них «социалистические идеи», или
вычеркнуть из молитвы Господней слова: Да приидет царствие Твое (см. 6, т.1,
с.114). Но возникло церковное охранительство ранее усилиями архимандрита Фотия (Спасского) и
митрополита Серафима (Глаголевского), привлекшими близких по духу людей.
Например, епископ Евгений (Болховитинов) открыто осуждал князя А.Н.Голицына как
человека «не духовного», критически относился к деятельности Библейского
общества, называл князя Голицына и архимандрита Филарета «временщиками», что
предопределило его сближение с этим кругом, как и адмирала А.С.Шишкова.
В ходе войны 1812 г. продолжается определение вех развития
русской Церкви. Одна была определена адмиралом А.С.Шишковым как возврат к
традиционному «национальному православию», другую предложил архимандрит
Филарет: «отторгнем себя от земли; взыщем отечества небесного: тогда
неосужденно наименуем Отцом нашим живущего на небесах, и Он без гнева услышит
наши прошения» (31, т.1, с.23) – а это принципиально иной взгляд (см. также: 13,
гл.7). Это не «христианский универсализм», а православие в традициях Отцов Церкви.
В церковной жизни возникают также тенденции вестернизации и
обмирщения, выразителем которых в определенной мере стал архиепископ Феофилакт
(Русанов), чья жизнь и деятельность представляют собой новый образец князя
Церкви, близкого скорее западному образцу, чем отечественному. «Сблизившись со
светскими обществом, - пишет его биограф, - Феофилакт с увлечением принялся
пополнять свое образование – учить новые языки, особенно французский, который
был в то время гораздо употребительнее, чем все остальные» (9, с.11). Этот
выпускник Олонецкой семинарии показал себя хорошо образованым, переводил с
нескольких языков и издавал свои переводы; богато одевался (дорогие шелковые
подрясники и бархатные рясы), носил башмаки, шитые золотом, на прогулках ходил
с дорогою тростью; на церковных службах являлся в пышных облачениях, певчих
ставил человек по шестьдесят на одном клиросе (9, с.21).
Многознающий и энергичный владыка, «человек молодой и не по
сану отважный», по определению митрополита Платона (Левшина), при поддержке
соученика М.М.Сперанского был переведен во второклассную Рязанскую епархию,
назначен членом Святейшего Синода и вызван в Петербург для подготовки реформы
духовного образования, фактически – для модернизации строя церковной жизни в
империи. И он действовал. В созданном Комитете об усовершенствовании духовных
училищ (с 1808 г. – Комиссия духовных училищ) Феофилакт решительно взялся за
дела: играл огромную роль в составлении уставов учебных заведений, выработке
учебных программ, утверждении штатов и определении материального обеспечения,
даже в составлении списков книг для библиотек. «Устав был чужд крайностей, но
все же открывал двери современной науке, учитывал последние достижения ее». В
частности, в программу Духовной академии был введен курс философии, включая
сочинения де Аламбера, Мармонтеля, Монтескье, и владыка сам читал лекции
студентам. Впрочем, попытки известного масона И.В.Лопухина привлечь его к
«прямой чистоте дела» не увенчались успехом (9, с.34,36,45). Послушать
проповеди Феофилакта на подворье приезжало немало народа. Он был приглашен ко
двору, и приглянулся вдовствующей императрице Марии Федоровне бойкой,
правильной французской речью и изящными манерами. Подвело Феофилакта чрезмерное
честолюбие. Он начал интригу против митрополита Амвросия, но сам пал жертвой
этой интриги.
Отметим, что в атмосфере широко распространенных духовных
исканий, все же преобладала в духовной жизни русского общества, что
дворянского, что и всего народа одна тенденция: привычной и неприметно
искренней, почти обиходной, верности Православию. Вот отрывок из дневника
молодого, европейски образованного дворянина В.А.Жуковского от 25-26 февраля
1813 г.: «Говеть не значит есть грибы, в известные часы класть земные поклоны и
тому подобное, это один обряд, почтенный потому только, что он установлен
давно, но пустой совершенно, если им только и ограничится говенье. Оно имеет
для меня совсем другое значение. В эти дни более, нежели в другие должно быть в
самом себе, обдумать прошедшую жизнь, рассматривать настоящее и мыслить о будущем
и всё это в присутствии Бога. Вот что есть пост. И так, а не иначе, можно себя
приготовить к священному таинству исповеди и причастия» (10, т.13, с.59).
В качестве примера этого мировоззрения приведем отрывок из
письма А.Я.Булгакова из Москвы от 12 декабря 1821 г. брату Константину: был во
вдовьем доме Нарышкина, где служил архиепископ Филарет (см. также 31, т.2,
с.30-33), и «было посвящение четырех сердобольных вдовиц. Преосвященный говорил
речь, тронувшую всех; вдовицы рыдали, и он сам так был тронут, что заплакал.
Как он говорит хорошо! Жаль только, что голос его слаб и что, вероятно, не все
могли его слышать… Вот торжество добродетели, истинное христианство! После было
молебствие за здравие государя. П.П. [Петр Петрович Нарышкин] познакомил меня с
преосвященным. Видно, что умница. После был завтрак, и попы так все обчистили,
что остались одни ножи и вилки» (3, т.2, с.136).
Борьба за выбор пути церковного развития и против искажений
церковной жизни шла в среде русского духовенства. С этим обстоятельством должен
был считаться святитель Филарет. Но, соизмеряя пользу и угрозу церковной жизни
со стороны вызова современности, едва ли он пренебрегал уроками своего
духовного наставника митрополита Платона (Левшина), а их содержание вовсе не
было однозначно. «Тайна сердца – это тайна внутренних движений и порывов души,
результатом которых являются человеческие дела, малые ли, великие ли; это тайна
того жизненного идеала, пред которым молится сердце в сокровенных тайниках
своих, как пред самою дорогою святынею жизни, и в дар которому приносит все
силы души и тела; которому оно по временам, правда, в бессилии изменяет, но
после падения с тем большею силою снова влечется и, пытаясь воплотить вовне,
налагает печать индивидуальности на все дела жизни» (4, с.11).
Удивительно, насколько свежо и широко воспринимал выходец из
полу-провинциальной среды все многообразие идейных столкновений в первые
десятилетия XIX века. Исходная точка восприятия инока Филарета очевидна: люди
искренне ищут Бога, а потому им надо помочь с учетом их уровня знания и
понимания предмета. Показательно начало его знаменитых «Разговоров», первый
вопрос Испытующего: «Я ищу истины. Я желаю быть в истинной христианской Церкви.
Я желаю получить спасение». И при всей твердости и аргументированности ответов
Уверенного в своей правоте, он отвечает: « …изъявленное мною уважение к учению
Восточной Церкви никак не простирается до суда и осуждения Западных христиан и
Западной Церкви. По самым законам церковным, я предаю частную Западную Церковь
суду Церкви вселенской, а души христианские суду или паче милосердию Божию» (32,
с.448).
Владыка Платон восставал против шедшего с Запада неверия,
которое провозглашало абсолютные права человеческого разума, но следовало
как-то примирить начала сердечной веры и рассудочного анализа. Это выполнил
позднее святитель Филарет (см. 34), но этому предшествовало противоборство
такого рода начал в Александровскую эпоху.
4.
Проблемой одновременно внешней и внутренней было
положение инославных в России, прежде всего – положение католиков, точнее –
отношение власти к католицизму.
И в этом вопросе мы также отмечаем существенные изменения в
политике власти, а также неоднозначное отношение власти к католицизму. Политика
Екатерины II и Павла I была скорее дружественно покровительственной. Примеров
тому немало, в частности, приглашение папы Римского в Россию, позволение
иезуитам преподавать в Полоцкой семинарии или избрание русского императора
великим магистром Мальтийского ордена иными рассматривалось как шаг в
направлении соединения русских с католической Церковью (19, с.125). Александр
Павлович поначалу следовал тому же курсу. Возможно, если бы не особое значение
«польского фактора», то отношение могло бы быть иным.
Биограф императора, великий князь Николай Михайлович
сообщает, что вдовствующая императрица Мария Федоровна подозревала в старшем
сыне «склонность к католицизму» и даже взяла с него слово во время его поездок
по Европе не заезжать в Рим для свидания с папой Пием VII, «он пообещал ей это
и сдержал слово» (21, с.223). В то же время, отсутствуют какие-либо
документальные свидетельства о симпатии Александра Павловича к католицизму. Хотя
стоит отметить особую близость к императору ряда ревностных католиков, от князя
Адама Чарторижского до сардинского посланника Жозефа де Местра.
Де Местр, не столько дипломат, сколько католический
миссионер, литератор и философ, играл видную роль в жизни аристократического
Петербурга и пользовался особой симпатией императора. Между тем, де Местр в
течение ряда лет входил в различные тайные общества в поисках особых духовных
откровений. Он встречался с Сен-Мартеном, влияние идей которого можно найти в
сочинениях де Местра. По его собственному признанию, «я сохранил верность
римско-католической церкви, хотя знакомство с мартинистами-иллюминатами и изучение
их доктрин обогатили меня множеством идей, из которых впоследствии извлек я
немалую пользу». Французский историк О.Виат находит во взглядах де Местра
влияние абсолютного спиритуализма мартинистов («Физический мир есть лишь образ
или, если угодно, воспроизведение мира духовного, а потому мы можем изучать
один из них через другой») и принятие духа греко-римской мифологии (одна и та
же религия, полученная прародителями нашими от Создателя, впоследствии
«разветвляется» у всех народов. Поэтому «правильно понятого политеизма»
страшиться не стоит и т.д.) (18, с.622,634-636).
О взглядах сардинского посланника на русские дела дает
представление его письмо 26 сентября 1814 г.: «Система греческого православия
может сохраняться в своей целостности лишь благодаря невежеству; как только
является наука, греческая вера неизбежно делается или католической, или
протестантской; именно к сей последней склоняется все образованное духовенство,
которое скоро будет служить обедню без всякой веры. Внешние же формы
сохраняются вследствие двух причин: национальной гордости и ненависти к папе. У
монарха сей страны есть великие религиозные идеи, тем более достойные уважения,
что выработал их он сам, ибо полученное им воспитание толкало его совершенно в
противуположную сторону. Однако навряд ли ему известно в подробностях о том,
что именно разделяет наши церкви; тем не менее, в нем есть терпимость, и это
уже много… Пребывание в России иезуитов является, полагаю, одним из самых ярких
доказательств того, что монарх сей умеет властвовать собою, ибо в нем разжигают
противу них самые злостные предубеждения, и чуть ли не всякий день твердят ему
о сем смертельные их враги. Тем не менее, иезуиты продолжают существовать
здесь. В общем, религиозные дела сей страны более чем достойны глубокого внимания»
(16, с.257). В то же время, де Местр («бешеный католик», по словам Ф.Ф.Вигеля),
был реалистом: «Греческая религия есть не что иное, как ненависть к Риму, -
констатировал он. – Эта ненависть чрезвычайно сильна и может захватить целиком»
(19, с.57).
В условиях обострившейся «духовной смуты», по воспоминаниям
А.С.Стурдзы, «партия иезуитов громко обличала нас в отпадении на сторону
безначальной Реформации. Предприимчивость иезуитов возрастала со дня на день.
Сардинский посланник граф де Местр служил им оратором при дворе и в высшем
круге общества. Во всех гостиных витийствовали знатные дамы в пользу латинства.
Тогда-то ударили в набат. Встрепенулись и Святейший Синод, и двор, и
обер-прокурор. Молодому архимандриту Филарету задали урок: наскоро написать опровержение
латинских притязаний и догматов, что он выполнил превосходно» (29, с.271).
Русское общество, ощущая себя частью европейского, вдруг обнаружило размытость
своих границ в духовной сфере, и следовало эти границы обозначить.
К тому времени среди столичной знати участились случаи
обращения в католичество, в чем винили иезуитов. Важную роль сыграл
католический пансион аббата Николая, открытый в 1794 г. Это было с самого
начала привилегированное учебное заведение с очень высокой платой за обучение и
содержание (1500 руб. в год). В первый год аббат принял лишь шесть человек,
затем 12, 24, в начале XIX число воспитанников выросло до 33. Петербургская
знать стремилась поместить своих сыновей в это престижное заведение, там
учились Юсуповы, Голицыны, Орловы, Нарышкины, Гагарины, Меншиковы, Волконские,
Плещеевы, Потемкины, Дмитриевы и представители иных знатных дворянских родов (22,
с.18-19).
В те годы открыто изменили православию племянник
обер-прокурора Синода молодой князь А.Ф.Голицын и С.П.Свечина. Указом императора
в 1815 г. иезуитам было запрещено проживать в Москве и Петербурге (после чего
Ж.де Местр в 1817 г. был вынужден покинуть Россию), а в мае 1820 г. император
издал указ о запрете деятельности и высылке всех иезуитов из России, их храмы и
монастырь были запечатаны. Однако и после того адмирал Шишков обличал
регламентацию внутренней жизни в духовных училищах, как «сколок с католического
воспитания», вредного уже потому, что католическое.
Вместе с тем, не стоит переоценивать католическое влияние на
русское дворянство (а дальше оно и не шло). Вот А.Я.Булгаков пишет брату
Константину из Неаполя 7 мая 1805 г.: «Вот уже три года, что я здесь, а впервой
видел чудо св.Януария [разжижжение сгустка его крови]. Удивительно, что в
церемонии сей, основанной на ослеплении и глупом суеверии народа, не
наблюдается по крайней мере благопристойности. Старые бабы сидят на первых
местах и ругательски ругают бедного святого за то, что мешкает, а не делает
чуда; когда же зазвонит колокольчик, начинают кричать… Какая разница в наших
священных обрядах, какая у нас тишина, благолепие, благопристойность, а здесь
поют кастраты, играют 200 музыкантов, иллюминация, процессии и проч.» (3, т.1,
с.72). Братья Булгаковы с детства были приучены к церковной службе. Их мать
Екатерина Семеновна в университетской церкви в Москве драла их за уши при
малейшей небрежности в стоянии на богослужении.
В силу обстоятельств, но не случайно, архимандрит Филарет
оказался на острие этой борьбы идей. Все это он принимал во внимание в своих
отношениях с дворянским кругом знакомых. Но в отличие от них он, как
православный богослов, не мог быть пассивным, обязан был выработать ясное и
недвусмысленное отношение к «католическому фактору», ставшему столь значимым в
общественной жизни России.
После предложения иезуитов о преобразовании Полоцкой
семинарии (коллегии) в университет (академию), поддержанного князем
А.Н.Голицыным, архимандриту Филарету пришлось рассматривать вопрос о
преподавателе богословия и учебнике по богословию. Предполагалось, что
преподавателем станет о.Ж.-Л.Розавен, читавший в то время логику в
петербургском дворянском пансионе, а теологическое сочинение Сарданья прислал
генерал ордена Фаддей Брзозовский (см. 19, с.140-142). Очевидно, что
деятели русской Церкви были лишены
решающего слова в процессе
принятии решений по конфессиональным проблемам, но могли тем не менее
реально влиять на эти решения. Написанные архимандритом Филаретом известные
«Разговоры между Испытующим и Уверенным о православии Восточной
Греко-Российской Церкви» (1815 г.) выдержаны в тоне полемической сдержанности,
а не враждебности по отношению к католичеству, и имеют не только собственно
богословское значение, но и значение памятника общественной мысли той эпохи.
Перемены мы видим и в отношении власти и общества к
протестантизму. Наиболее ярким проявлением этой тенденции стала деятельность Р.Пинкертона
и создание Российского Библейского общества.
«Понаехали англичане, - вспоминал А.С.Стурдза, - из которых
Пинкертон объезжал все епархиальные города, имел совещания с местными архиереями,
требовал от них отчета в успехах распространения слова Божия. Принимали
Пинкертона с подобострастием, иные догадывались о глубине затеваемого
церковного переворота». Сам Стурдза полагал, что между Библией и верующими
должна стоять Церковь. После того, как князь А.Н.Голицын отправил в Лондон
секретаря РБО В.М.Попова («кроткого изувера» по словам Ф.Ф.Вигеля) для
«укрепления связей», Стурдза выступил открыто. Он вступился за интересы Русской
Церкви в статье о РБО в «Санкт-Петербургских Ведомостях». Князь Голицын
«добродушно предостерегал его от резкостей», а старый царедворец Р.А.Кошелев
«ласкал, но отчаялся его вразумить» (29, с.272,273). Но за ним выстроился ряд
верных охранителей интересов Русской Церкви, среди которых были и митрополит
Серафим (Глаголевский), и архимандрит Фотий (Спасский), и князь Сергей
Александрович Шихматов, впоследствии иеромонах Аникита, и иные.
История РБО довольно подробно и детально освещена в
отечественной литературе. Но обратим внимание на смысл этого вроде бы очевидного
явления: в давным-давно христианизированной стране по воле власти и усилиями
общества возрождается в национальном масштабе широкое миссионерское движение
ради укрепления веры всех жителей путем приближения Слова Божьего к каждому
грамотному человеку, причем «неимущим книги раздавались безденежно».
Как было не проникнуться энтузиазмом? Как было не
возгореться сердцем от предстоящей очевидно душеспасительной деятельности? Мог
ли остаться в стороне инок Филарет? Иное дело, что под прикрытием РБО ревнители
«духовных исканий» в своей активности выходили за рамки церковной жизни.
Люди искали простого и однозначного ответа на смущавшие их
вопросы, не сознавая, что на истинно сложные вопросы такого ответа нет. Спустя
десятилетия в беседе с митрополитом Филаретом один священник назвал
протестантство ересью. «Кто сказал тебе, что протестантство ересь?» - спросил
митрополит. «Так, стало быть, протестантство – не ересь?» «Кто сказал тебе, что
протестантство не ересь?» «Так как же, ваше высокопреосвященство…» - осекся растерянный
священник. «Я не сказал тебе ни того, ни другого. Чтобы решить вопрос:
протестантство ересь или нет – нужен Вселенский собор» (4, с.313).
Другим, но тесно связанным с деятельностью РБО вопросом стал
вопрос о переводе Священного Писания на русский язык. И очевидная – для нас –
полезность этого дела в то время воспринималась как революционный акт.
Вспоминали, с чего началась Реформация. Митрополит Серафим (Глаголевский) в
своем «завещании» предупреждал, чтобы «никто ни под каким видом и предлогом не отважился посягать на
переложение Свящ.Писания, долженствующего оставаться в том виде, в каком оно
принято нами от наших
благочестивых предков и доныне служило залогом нашего благоденствия» (14, с.24). Ревнители строгого
благочестия страшились пренебрежением к Слову. Тем не менее, ревнители
распространения Слова отважно приступили к делу перевода. В церковной среде
возглавил это движение архимандрит Филарет.
В эту эпоху заново был поставлен вопрос о личности человека.
Пример Наполеона поразил не одно поколение, задав на десятилетия вперед модель
честолюбивой и беспринципной гордыни.
Но возникла и модель независимой личности. По точному
выражению М.О.Гершензона, «здесь была далекая подготовка Петровских,
Елисаветинских, Екатерининских времен. Как холст грунтуется для принятия
красок, так известная часть дворянской молодежи во время заграничных походов
1812-1813 годов была психологически загрунтована для принятия западных идей и
манер…» (5, с.185). Слабеет и распадается привычный патриархальный уклад жизни,
определяемый принципами иерархичности и верности старине.
Сама по себе идейная и духовная активность русского
дворянства в форме личной рефлексии, личного правдоискательства, личных
размышлений о Боге, о назначении человека, о смысле истории размывала основы
привычного мировоззрения и традиционного течения общественной жизни.
Объективной целью «российского религиозного ренессанса начала XIX века» и для
традиционалистов-охранителей и для мистиков-новаторов становилось изменение
статуса религии в личной жизни человека и в жизни государства, движение в
сторону большей степени обожения мирского бытия (см. 15, гл.8). Такого рода
идеи обсуждались в дружеских кружках молодых, европейски образованных дворян.
И это новое явление также должно было быть осмыслено архимандритом
Филаретом. В его проповедях 1820-х годов ощутимо прямое обращение к личности,
побуждение ее к активности в деле веры – и это вполне согласовывалось как с
духом времени, так и с наследием Отцов Церкви, с заветами святителя Иоанна
Златоустого в его проповедях, обращенных к христианам IV века.
Таким образом, духовные искания русского общества создали в
первую четверть XIX века особую атмосферу поиска, то робкого, то решительного
отказа от старых вех развития и обретения новых вех развития, следуя которым и
пошло далее общественное развитие в политике, экономике, культуре и церковной
жизни.
В таких условиях святитель Филарет вступил на поприще
церковного и общественного служения, и это не могло не отразиться на его
деятельности. Он стал новатором не только в силу своей гениальности, но и
потому, что эпоха потребовала новаторства. В общественной жизни России
противоборствовали две тенденции: разрыва и преемственности, он стремился их
соединить.
В то же время, нельзя не признать очевидного: святитель в
последующие эпохи своей жизни стал иным. Он отказался от иных идей и мнений,
разделявшихся им в Александровское царствование, переменил свои оценки. Что ж,
он был очень живой человек, не могший подчас не отзываться на веяния времени.
Кроме того, в последующие десятилетия должно было учитывать условия нового
царствования, а в правление императора Николая I Россия уже миновала точку
выбора, в силу разнообразных обстоятельств объективных и субъективных
определилось магистральное направление общественного развития, и ему надо
следовать.
Но то, что возникло в Александровскую эпоху, в «период
великого творческого напряжения» (прот.Г.Флоровский), что было порождено
вопиющими подчас ее противоречиями, ее исканиями и мечтаниями, обретениями и
свершениями, ее надеждами и иллюзиями, - все это так или иначе преломилось и
отозвалось в последующей деятельности святителя Филарета.
Литература
1. Альтшуллер М. Беседа любителей русского слова. У истоков
русского славянофильства. М., 2007.
2. «Арзамас». В 2 т. М., 1994.
2а. Брачев В. Масоны и власть в России. М., 2003.
3. [Булгаковы]. Братья Булгаковы. Переписка. В 3 т. М.,
2010.
4. Виноградов В. Платон и Филарет, митрополиты Московские
(сравнительная характеристика их нравственного облика). – Богословский Вестник,
1913, янв., фев.
5. Гершензон М. Избранное. Т.2. Молодая Россия.
Москва-Иерусалим, 2000.
6. Гиляров-Платонов Н.П. Из пережитого. В 2 т. СПБ., 2009.
7. Глинка С.Н. Записки. М., 2004.
7а. Доусон К.Г. Боги революции (пер. с англ.). СПб., 2002.
8. Дубровин Н.Ф. Русская жизнь в начале XIX века. СПб.,
2007.
9. Ельчуков А. Феофилакт Русанов, знаменитый русский иерарх
эпохи императора Александра I-го. Киев, 1905.
11. Зеньковский В.В. История русской философии. В 2 т. М.,
1956.
12. Знаменский П. Духовные школы в России до реформы 1808
года. Казань, 1881.
13. Зорин А. Кормя двуглавого орла… Литература и
государственная идеология в России в последней трети XVIII-первой трети XIX
века. М., 2004.
10. Жуковский В.А. Полное собрание сочинений и писем. Т.13,14.
Дневники. Письма-дневники. Записные книжки. М., 2004.
14. Карпович. Князь А.Н.Голицын и его время. – Исторический
Вестник, 1882, апр.
15. Майофис М. Воззвание к Европе: Литературное общество
«Арзамас» и российский модернизационный проект 1815-1818 годов. М., 2008.
16. Местр де Ж. Петербургские письма. 1803-1817 (пер. с
франц.). СПб., 1995.
17. Местр де Ж. Рассуждения о Франции (пер. с франц.). М.,
1997.
18. Местр де Ж. Санкт-Петербургские вечера (пер. с франц.).
СПб., 1998.
19. Местр де Ж. Религия и нравы русских (пер. с франц.).
СПб., 2010.
20. Миропольский С. Фотий Спасский, Юрьевский архимандрит. –
Вестник Европы, 1878, ноябрь, декабрь.
21. Николай Михайлович, в.к. Император Александр I. М.,
1999.
22. Олейников Д. Бенкендорф. М., 2009.
23. Поселянин Е. Русская Церковь и русские подвижники 18-го
века. СПБ., 1905.
23а. Пыпин А.Н. Религиозные движения при Александре I. СПб.,
2000.
24. Розанов Н.П. Московский митрополит Платон (1737-1812
гг.). СПб., 1913.
25. Русская Старина, 1884, январь.
26. Самуил Милославский на Ростовской кафедре (1776-1783). –
Русский Архив, 1906, № 2.
27. Смирнов А., прот. Отрочество, юность, годы ученья и
учительства в Троицкой лаврской семинарии митрополита Филарета (1782-1808 гг.).
М., 1893.
27а. Старцев В.И. Тайны русских масонов. СПб., 2004.
28. Странник, 1882, сентябрь.
29. [Струдза]. Из записок А.С.Струдзы. – О судьбе
православной Церкви Русской в царствование императора Александра I. – Русская
Старина, 1876, февраль.
30. [Филарет (Дроздов), свт.]. Из бумаг митрополита
Московского Филарета. – Журнал Министерства народного просвещения, 1868, ч. CXXXVII,
№ 1.
31. Филарет (Дроздов), свт. Слова и речи. В 5 т. М.,
1873-1885.
32. Филарет (Дроздов), свт. Творения. М., 1994.
33. Филарет (Дроздов), свт. Избранные труды.
33а. Флоровский Г., прот. Пути русского богословия. Париж,
1937.
34. Хондзинский П., свящ. Путь волхвов. – Филаретовский
альманах. Вып.2., М., 2006.
35. Чистович И.А. Руководящие деятели духовного просвещения
в России в первой половине текущего столетия. Комиссия духовных училищ. СПб., 1894.
|
